Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

К чести Кёртиса, он избежал искушения, которому не в силах сопротивляться авторы кинобиографий писателей-визионеров, а уж тем более сказочников. Даже «Волшебная страна» Марка Фостера (2004), фильм об авторе «Питера Пэна» Джеймсе Барри, завершался невыносимо слащавым явлением его покойной жены, обнимающей сына перед тем, как перенестись в Волшебную страну. В байопике Алана Милна (Доналд Глисон) Винни-Пух и прочие Пятачки не оживают на экране, оставаясь любимыми куклами его сына Кристофера Робина (Уилл Тилстон), ну и персонажами книги, начисто вычеркнувшей из памяти потомков все прочие опусы плодовитого и популярного драматурга. Писательство в фильме – никакое не волшебство, а ремесло, способное скорее разрушить магию повседневности, чем ее сотворить. Да и вообще сказочники, как известно, не самые приятные люди на земле.

Бесспорное достоинство фильма и то, что рождение книг о Винни-Пухе, увидевших свет в 1926 и 1928 годах, детерминировано ужасами XX века. Милну возвращено звание одного из главных писателей «потерянного поколения» – наравне с Хемингуэем или Ремарком. С Первой мировой Милн, участник битвы на Сомме, которую, как и все сражения той войны, точнее было бы назвать бойней на Сомме, вернулся издерганным неврастеником. От звука лопнувшего воздушного шарика он разве что не бросается на землю, прикрыв голову руками. А жужжание пчел кажется ему жужжанием мясных мух, тучами носившихся над траншеями.

Мирная жизнь столь невыносима, что Милн с женой Дафной (Марго Робби), лощеной светской дрянью, и сыном буквально сбежал в сельский особняк, чтобы не смущать светскую чернь почти что революционными речами и засесть за пацифистский роман «Мир с честью». Напиши он его, стал бы в лучшем случае вторым Олдингтоном, автором «Смерти героя». Но, придумав – в процессе игр с шестилетним Кристофером Робином – своих чудесных зверушек, одновременно вылечился от посттравматического синдрома, стал тем самым Милном и испортил жизнь сыну до такой степени, что тот возненавидел собственное имя.

На волне вселенской моды на Винни-Пуха Кристофер Робин стал поп-звездой. И, как любая юная звезда, преждевременно лишился детства. Сеансы раздачи автографов в книжных магазинах, чаепитие в Палате лордов или с ордой омерзительных, визжащих, как будут визжать разве что битломанки 35 лет спустя, ровесников фотосессии. Ни тебе в зоопарк спокойно сходить, ни даже в любимом – том самом, волшебном, – лесу погулять. Из кустов в любой момент может выскочить корреспондентка Times с плотоядными губами. Даже звонок отца, представляющего книгу в Америке, в день рождения сына превращается из сугубо интимного дела в часть рекламной радиопередачи. И как бонус – издевательства «дедов» в лучших традициях английских закрытых учебных заведений для мальчиков. Родители при этом проявляли образцовую бесчувственность к страданиям сына. И только верная няня Оливия (Келли Макдональд) осмелилась резануть им в лицо правду-матку, за что и лишилась работы.

Понятно, что от такой славы Кристофер Робин бежит сломя голову на Вторую мировую. Правда, медкомиссию он не прошел, но, эмоционально шантажируя отца, добился его протекции в отправке на фронт. Круг истории замкнулся, диалектика взяла верх. Родители получили извещение о пропаже сына без вести, зато выживший Кристофер Робин примирился с отцом, услышав от фронтовых товарищей переделанные на матерный лад пыхтелки Винни-Пуха.

Единственный, зато фундаментальный упрек, который можно предъявить конспективному изложению реальной драмы, это ее визуальное качество. Картинка столь вылизана, столь – до самолюбования – хороша собой, что фильм кажется рекламным роликом загородной жизни в поствикторианской Англии. Впрочем, речь в нем и идет о губительной силе рекламы. Но если Кёртис ставил перед собой цель вызвать ужас у зрителей, с детства хранящих в заветном уголке сердца персонажей Милна, то он ее вполне достиг. Отныне перечитывать книги о Винни-Пухе без содрогания невозможно.

Путешествие с родины на родину (Die andere Heimat – Chronik einer Sehnsucht) Германия, 2013, Эдгар Райц

На благостном и безнадежном фоне нивелированного под телеформат немецкого кино фильм 82-летнего Эдгара Райца, одного из авторов легендарного Оберхаузенского манифеста нового немецкого кино (1962), воспринимается как застящая небо комета Чурюмова-Герасименко или Годзилла на детском утреннике. Райц – фанатик, верящий в мистическую силу кино и душеспасительность насилия над зрителями ради их же блага. Причем не просто фанатик, а германский, методичный, мыслящий – при всей чувственной конкретности изображения – абстракциями.