Киноантропология XX/20

Революция 1917 года, в особенности последняя её фаза – октябрьский большевистский переворот, стала для России настоящей антропологической катастрофой. Революция взорвала гражданский мир в стране и завела маховик многолетней братоубийственной войны. Так наконец осуществилась идея большевиков, обнародованная впервые в 1914 году: «Превратим империалистическую войну в гражданскую». «Советская власть – это организованная Гражданская война»,– открыто, не стесняясь, заявлял Троцкий. Меньшинство взяло верх над большинством, ведь партия большевиков в 1917 года насчитывала всего 46 тысяч, когда одна только партия эсеров – один миллион 500 тысяч. В этой ситуации насилие было единственным способом удержать власть.

Политики, учёные и сегодня продолжают спорить о временных рамках Гражданской войны, о востребованных ею человеческих жертвах. С июля или октября 1917-го? До 1921-го или 1923 года? 5 или 8 миллионов погибших? А нужно ещё помнить, что существует понятие «антропологическая смерть», когда человек погибает социально, психологически, морально, духовно, вырванный из привычной среды обитания. Это только вынужденных эмигрировать 2 миллиона. Когда общество существует по закону строфы из гимна «Кто был ничем, тот станет всем», сколько миллионов становится «ничем»!

Революция взорвала систему социальных институтов, культуры, духовной жизни, повседневности. Наступило состояние, называемое «аномией», когда сметены все нормы и ценности жизни. Бес разрушения прятался, может показаться, в мелочах этикета, ритуалов, орфографии, календаря… Раньше было неприличным резко, размашисто двигаться, громко смеяться и разговаривать, прилюдно причесываться, красить губы, пудриться, а теперь, напротив, всё это считалось демонстрацией природной силы и свободы. «Нельзя ли слово «Здравствуй» в нашей жизни заменить словом «Ленинствуй»,– писали комсомольцы из города, только что переименованного в Ленинград. «Долой «ъ» в конце слов мужского рода!» И напрасно некоторые учёные предупреждали: исчезновение твёрдого знака из орфографии повлечёт ослабление мужского начала в психологии человека исподволь, постепенно. А Марина Цветаева, посылая сестре свои стихи, перепечатанные машинисткой «по-новому», переправляла текст красными чернилами «по-старому». Некий Пётр Демидов объявлял, что начинает жизнь сначала: уходит из родительского дома, этого оплота старой жизни, меняет имя и фамилию, становится Львом Троцким. Мария теперь Октябрина, Николай – РЭМ…

Подобную информацию публиковали специальные колонки в газетах за вполне умеренную плату. Ввели непрерывную рабочую неделю с числовым обозначением дней, чтобы никаких суббот для иудеев и воскресений для православных. Жизнь трещала по швам.

И вдруг! «Какой с Божьей помощью поворот!»,– записал в дневнике Чуковский, прочитав речь Ленина на Х съезде РКП(б) о введении Новой экономической политики. НЭП был декретирован в марте 1921-го и где-то к середине 1922 года стал реальностью экономики, хозяйства, политики и простой человеческой жизни. Переход к НЭПу стал возрождением традиционных норм повседневной жизни. На ближайшие пять лет, ненадолго! В конце 1921 года в Политехническом музее прошёл вечер на тему «Искусство, взирающее на современность». А нужно было искусство, не смотрящее со стороны, а живущее современностью, её исканиями, сомнениями, потребностями.

В марте 1926 года газета «Кино» в рубрике «Слово за читателем» напечатала заметку «Об обыкновенных» за подписью А. Моренко. В простых обыкновенных словах – настоящий эстетический манифест. «Кроме того, чтобы побывать на броненосце и Сенатской площади, нужно бы пожить в обыкновенном доме, где обыкновенные люди, получающие по восьмому разряду, и не вчера и не завтра, а сегодня. Нужно полюбить наш быт, сделать его уютным, здоровым, радостным и фотогеничным. Пусть на экране будут примус, трамвай, рабочее кредитование, алименты, жилплощадь, а, главное, люди. Побольше людей живых, настоящих, сегодняшних». Писавший – зритель насмотренный, видел и «Броненосец «Потёмкин» и «Декабристы», а просит другое кино.