Киноантропология XX/20

Скромная профессия секретаря-машинистки позволила маме войти в самые разные сферы власти, управления, науки. В 1930 году, когда свои посты оставили и Рыков, и Горбунов, мама уволилась из Совнаркома «по собственному желанию». Официальный документ «Трудовой список» зафиксировал частую перемену мест службы. При постоянных благодарностях и денежных вознаграждениях веришь записи «согласно личного заявления». Наркомат земледелия, Главарбитраж, Главное управление гражданского воздушного флота, Академия наук… От фамилий руководителей, секретарём которых в 20-е и 30-е годы была мама, ужас берёт: огромный расстрельный список, имена врагов народа, шпионов, обвиняемых на крупнейших политических процессах. Эта «охота к перемене мест», возможно, была связана и с боязнью «чисток», от которых можно было успеть убежать, уволиться, пока наполнялся почтовый ящик для сбора материалов на «чистящегося» и анонимных мнений о нём. Наконец 22 августа 1937 года мама была принята в Наркомат здравоохранения СССР секретарём первого заместителя наркома Н. И. Гращенкова, два месяца назад назначенного на эту должность по возвращении из длительной научной командировки в Европу и Америку. Так наконец они встретились. Мама стала помощником отца во всех его многочисленных делах, включая выезд «на холеру» (в районы, охваченные эпидемией). Они стали неразлучны и на службе, и дома. В ближайшие четыре года у них родятся двое детей. Вторым ждали сына, которого собирались в честь отца назвать Николаем, а родилась девочка, нарекли Ириной, потому что Еленой в честь матери уже назвали старшую. Обе родились у Грауэрмана и напрасно трепетал персонал роддома: отец – сам нарком здравоохранения, а мать – «старородящая» (37!).

А потом началась война. У мамы была своя – за жизнь детей, когда старшей не было трёх, а младшей едва исполнился год. Семьи сотрудников Академии наук СССР были эвакуированы на Волгу, в Казань. Здесь нас приняла семья профессора Казанского университета, уроженца Петербурга Германа Федоровича Линсцера, дочь и внучка которого стали нам близкими людьми на всю жизнь. Эвакуация подарила ещё одну дружбу навсегда– с семьёй Л. К. Рамзина мы встретились в поезде, и главный фигурант «Процесса Промпартии» держал меня на руках. В Казань были эвакуированы академические институты, благодаря чему у мамы не было недостатка в работе, и она даже по ночам сидела у своего «Ундервуда», привезённого отцом из Америки ей в подарок.

Большая история дважды вмешалась в личную жизнь этих двоих, ставших моими родителями. Революция свела, Отечественная война разлучила надолго, а оказалось навсегда. В 1943-м мы вернулись в Москву. В никуда. Дача под Москвой, где семья жила до войны, сгорела. Нас приютила одна из тётушек мамы и несколько лет мы прожили на Тверском бульваре по соседству с Камерным театром. Все эти годы мама занималась «квартирным вопросом» и в 1947 году, когда моя старшая сестра пошла в школу, сумела его разрешить. Она продолжала много работать дома, официально от Академии наук, поскольку надомный труд считался незаконным, а мамин нельзя было скрыть от ушей бдительных соседей. Она была настоящим трудоголиком, жить без работы не могла и к моей великой радости «заразила этим недугом» меня. Дела ей хватало, но не доставало живого профессионального общения. И вот когда мы уже выросли, в том возрасте, когда большинство отдыхает на заслуженной пенсии, мама пошла работать в Областную прокуратуру, где быстро с позиции секретаря канцелярии была повышена до старшего инспектора. Она ездила на службу с другого конца города с двумя пересадками. И это в 75 лет!

Через полвека 20-е догнали маму. В 1988 году в двадцатых числах января по Центральному телевидению анонсировали показ хроники похорон Ленина «без купюр». Мама мне сказала, даже не стараясь, как обычно, скрыть волнение: «Я их всех сегодня увижу. Николая Петровича (Горбунова), Алексея Ивановича (Рыкова), Николая Ивановича (Бухарина) …» Поздно вечером, вернувшись домой с работы, я нашла маму у невыключенного телевизора на полу, сражённую инсультом. И даже когда она немного восстановилась, лишённая речи, свободного движения, жить она не хотела и угасла в 84 года, пережив отца на двадцать лет.

Итак, не по своему желанию мама заняла позицию главы семьи. Она воспитывала нас строго, даже сурово, совсем нее так, как наших сверстников в большинстве академических семей. Слов «хочу» было не в ходу, зато «должна» звучало постоянно. И по отношению к нам, детям, у мамы главным было долженствование, ответственность – этим всё определялось, даже её личная жизнь, принесённая нам в жертву. Была приходящая домашняя работница, но у каждой из нас был свой круг обязанностей. И собственное бельишко мы с сестрой стирали сами. Так что я не чураюсь никакой работы по хозяйству. Привыкла рассчитывать только на себя.