Киноантропология XX/20

Семья была большая. Моя прабабушка, страшно подумать, рожала 21 раз, а выжили 2 сына и 6 дочерей. Ну, что же, «Бог дал, Бог и взял». Всё было просто в православной семье. Выросли в ней люди разные: и полковник советской армии, и узники ГУЛАГа, и кавалер ордена Ленина, и отчаянный антисоветчик, и выпускница консерватории, и телеграфистки, юрист и бухгалтеры, ювелиры и работница артели слепых. В лучшие времена человек 40—50 садились за рождественский или пасхальный столы. Моя мама жизнь прожила под девичьей фамилией. Её отец, мой дед, Фёдор Арсеньевич Сергушёв работал в конторе Прохоровской мануфактуры, где хозяин был из старообрядцев, тех, кто выкупал крепостных для работы на своих предприятиях, строил для них дома, для стариков, вышедших на пенсию – удобные общежития и, конечно, церкви. В Трёхгорном переулке на Пресне в таком фабричном доме, двухэтажном, из толстых тёмных брёвен и жила семья моего деда. Был он человеком глубоко религиозным, пел в храме. Троих дочерей учили в гимназии, и моя мама, младшая, так и не успела её закончить. Теперь уже не узнаешь, почему семья распалась и родители разъехались, но явно за этим ощущается драма такой несовместимости, что стало невозможным остаться вместе и хотя бы внешне не разрушать церковный брак. Когда это произошло, бабушка с младшей дочерью вернулась в Большой Сухаревский, средняя и старшая остались с отцом. Красавица Анна, старшая, связала свою жизнь с Трёхгоркой (так в 20-е стали называть Прохоровскую мануфактуру), вышла замуж за фабричного активиста. Валентина, средняя, активная, живая спортсменка, заядлая болельщица, так замуж и не вышла, а посвятила жизнь отцу. С ним, разбитым параличом, холодала и голодала в военной Москве в 1941-м, притом что работала в Карточном бюро, где всегда оставались невостребованные талоны на хлеб и продукты.

Революция сломала привычный уклад семей Лукшиных, Сергушёвых и ещё миллионов таких же православных, обеспеченных, имевших дом, дело, что называется, людей среднего класса. В 1919 году мама, которой тогда исполнилось 15 лет, окончив курсы стенографии и машинописи, пошла служить. Нескольких классов гимназии ей хватило на всю жизнь, чтобы абсолютно грамотно записывать и печатать самые сложные политические и научные тексты. Сперва она работала в Моссовете, а в феврале 1924-го пришла в Совнарком (Совет народных комиссаров – первое советское правительство). Так молодая девушка попала в новый чужой социум, на самый высокий уровень власти. Когда-то её в двунадесятые праздники водили на Красную площадь, а теперь она сама ходила на службу в Кремль через Спасские ворота, предъявляя солдату на посту служебный пропуск секретаря управляющего делами Совнаркома Николая Петровича Горбунова. Это был по-петербургски интеллигентный человек, учёный, блестящий организатор. Он был доверенным лицом Ленина и его личным секретарём. Он сразу оценил профессионализм своей помощницы, чему подтверждением – тот факт, что уже в середине 30-х академик Горбунов, став непременным секретарём Академии наук СССР, пригласил маму работать в свой аппарат. И сам председатель Совнаркома, когда нужно было записать речь или напечатать документ, говорил, имея в виду мою зеленоглазую маму: «Пришлите, пожалуйста, ту, с молдаванскими глазами». А чтобы она достала до машинки, заботливо укладывал на стул толстые фолианты. Мама, вспоминая об этом, улыбалась, но фамилии не называла. Позже я поняла, почему: в годы её работы в Совнаркоме (1924—1930) председателем был Алексей Иванович Рыков. Как-то сразу не сложились её отношения с Л. А. Фотиевой, возглавлявшей всю секретарскую службу. Мама просто чувствовала: эта выпускница Бестужевских курсов и Московской консерватории, старая большевичка двулична и непорядочна. Много позже стало известно, что Фотиева вскрыла отданный ей на хранение пакет от Ленина, его знаменитое «Письмо съезду» и проинформировала Сталина о его содержании.