Киноантропология XX/20

По окончании войны почти полтора года отец провёл на Дальнем Востоке, где вспыхнула эпидемия комариного (японского) энцефалита. Там он увлёкся иглотерапией и завёз эту восточную методику лечения в Москву. Следующие пять лет отец отдал работе в Белоруссии. Ещё в конце 1943 года он, двигаясь с армией, попал в родные места (Хиславичи, Смоленск) и нашёл руины, пепелище, братские могилы. Именно тогда родилось решение приложить силы для восстановления своей малой Родины. Когда «ближайшие соседи» – белорусы – избрали его в Академию наук республики, а позднее – её президентом, он принял это как миссию. За эти годы из руин была поднята большая наука республики: десятки отраслей и направлений, материально-техническая и кадровая составляющие, исследовательские и учебные заведения.

Когда в январе 1962 года в страшной автомобильной аварии великий физик Лев Ландау получил множественные травмы, несовместимые с жизнью, именно отец возглавил штаб по его спасению. Он координировал усилия врачей разных специальностей и их добровольных помощников. Жена и сын Ландау не появились ни разу, пока он был в коме, перенёс четыре клинические смерти. А ведь нужно было готовить особую еду для кормления через зонд, быстро доставлять из аэропорта лекарства, присланные из-за рубежа, привозить и увозить консультантов. Если бы не ученики, друзья, коллеги. Шесть недель не отходил от постели больного нейрохирург Сергей Николаевич Фёдоров, врач от Бога, сотрудник Института имени Бурденко, куда перевели Ландау. Когда смерть отступила, появилась жена, и трудно было не согласиться с мудрым Петром Леонидовичем Капицей, сказавшим горько: «То, что он женился на Коре,– это он первый раз попал под машину». Конкордия Терентьевна Ландау (Кора) – истеричная, злобная, подозрительная – мешала врачам, настраивала против них больного и потом ещё долго всех обливала грязью, в том числе и отца. Со временем нашлось немало «экспертов», подвергавших критике действия медиков. Вот их бы тогда и туда! Человека Льва Давидовича спасли, а гениального физика Ландау спасти не удалось. Перелом основания и свода черепа, множественные ушибы мозга оказались травмами, несовместимыми с гениальностью.

Последние годы жизни отец работал во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) в качестве помощника Генерального директора. Штаб-квартира находилась в Женеве, а он летал по всему миру: Мексика, Великобритания, Индия, Израиль, США, Япония… Встречался с руководителями стран, инспектировал медицинские учреждения, консультировал больных, читал лекции, делал доклады. На Международном конгрессе учёных и деятелей культуры в 1980 году ко мне подошёл седовласый мужчина с живыми молодыми глазами, представился: «Генетик Николай Петрович Дубинин. Хочу познакомиться с дочерью моего старинного друга Коли Гращенкова». Мы долго говорили, вспоминали, и он рассказал о выступлении отца в Мехико на Международном конгрессе философов, куда он был специально приглашён как авторитет в области философии медицины. Темы его выступлений поражали масштабностью, философичностью, гуманитарностью: «Историко-философские предпосылки в науке о мозге», «Медицина как синтез научно-исследовательской, практической, учебной деятельности». Он точно подводил итоги, как оказалось, не слишком длинной жизни и большой профессиональной судьбы. Вот и свою научную библиотеку (не менее 2 тысяч томов, редкие издания с автографами) успел передать Смоленскому медицинскому институту. Умер отец не старым, в 65, скоропостижно и легко, просто не проснулся. Говорят, что накануне, а он был в Ереване по случаю защиты диссертации одного из учеников, на банкете многих удивил – выпил бокал вина, танцевал. О «выдающемся неврологе XX века» (как назван отец в Британской энциклопедии), авторе 16 монографий и 200 статей, члене Лондонского королевского общества и трёх академий пусть пишут специалисты. А я написала об отце как о человеке 20-х годов, конечно, не типичном, но характерном, знаковом.

Человек того же времени, но иного типа – моя мать. Она из коренных москвичей, по материнской линии из рода Лукшиных, как говорили, с татарскими корнями. На Крестовском кладбище лежал камень – надгробие Лукшину с датой смерти – 1812 год. Получается, что мы в Москве с конца XVIII века. Не отсюда ли эта моя вековечная любовь к родному городу и чувство Москвы как центра русской цивилизации? Мамины бабушка Мария Васильевна и дед Георгий Николаевич Лукшины жили в собственном доме в Большом Сухаревском переулке, что на Сретенке, и держали ювелирную лавку, а при ней мастерскую. Вот откуда у меня тяга к украшениям, в которых работа важнее драгметалла и камней. Именно такие делали мамины двоюродные братья Николай и Иван Трофимовы – талантливые ювелиры, выучившиеся в бабушкиной мастерской.