Киноантропология XX/20

«Из бывших» – почти приговор. Социальные ограничения, ущемление в правах, общественное недоверие. Такова была, пожалуй, треть народа – бывшие дворяне, духовенство, чиновники, интеллигенты, купцы, промышленники. Появилось определение в графе «социальное происхождение» – «мещанин», «мещанка», скрывающее выходцев из враждебных для эпохи 20-х годов слоев общества. Спрятаться, чтобы выжить – такова была жизненная стратегия большинства «бывших». Очень, очень немногие из них открыто несли крест своего социального происхождения. Естественно, не такие становились персонажами новой литературы, кинематографа.

По рассказу Николая Никитина «Могила Панбурлея» был поставлен одноименный фильм о распаде богатой помещичьей семьи, обречённой на вымирание не столько силой социальных преобразований, сколько пороками и нравственными уродствами класса, к которому они принадлежали. Молодой Панбурлей цинично сожительствовал с бедной сиротой Машей, воспитанницей семьи, вне брака родившей от него ребёнка. А когда после революции семья Панбурлеев лишается дома, средств к существованию, она вынуждена от гнева крестьян скрываться в лесу. Именно Маша становится кормилицей и заступницей, обращается к крестьянам с просьбой дать им пристанище. Щедрость новых хозяев жизни беспредельна – Панбурлеев поселяют в фамильном склепе, так сказать, хоронят заживо. Mолодой Панбурлей непробудно пьянствует на деньги, вырученные от продажи найденных в склепе ценностей. Маша, замученная трудами, заботами, отношением к ней в семье, забрав ребёнка, приходит в деревню. Для крестьян Маша своя, тоже жертва барской эксплуатации, и потому они принимают её в артель, организованную в бывшем помещичьем хозяйстве. Так она возвращается в родную социальную среду, где находит и своё женское счастье, ведь глава артели крестьянин Никита давно её любит. А Павел Панбурлей, пойманный при попытке ограбить некогда принадлежавшую ему усадьбу, навсегда изгнан из деревни. Таким, как он, теперь везде могила.

Режиссёр с богатым дореволюционным опытом Борис Светлов снял фильм «Чужие», как историю расследования уголовного преступления. Красноармеец заявил в судебные органы, что задушил женщину, с которой был когда-то близок,– не из ревности, как могло показаться на первый взгляд, а на почве классовой отчуждённости и несовместимости. Любовь к мещанке и прожигательнице жизни заставила его сначала изменить присяге, дезертировать, а затем изменить себе, стать мешочником и спекулянтом. Но ненадолго. Суд над ним становится судом над нэпмановской средой, над этой женщиной и не только фабулой фильма, но и своеобразной метафорой. Леонид Утёсов, игравший роль красноармейца, утверждал, что зрители, смотревшие фильм, не признавали того виновным, ведь этот персонаж был для них своим, не чужим, а социальные, классовые мотивы преступления даже превращали его в героя.

Революцию всегда сопровождает геноцид (от греческого «род» и латинского «убивать»). Вне зависимости от личных качеств и деяний человека его принадлежность к определённой социальной общности уже приговор. В 20-е годы опасно было принадлежать к дворянству, духовенству, зажиточному крестьянству, купечеству, царской армии, старой интеллигенции. Вот почему меняли фамилии, отчества, переписывали биографии, «забывали» родословную. А социальное хамелеонство стало одной из распространённых форм поведения. «Себя он подавал «новым человеком», созвучным эпохе: надел высокие сапоги, кожаный картуз, ввёл в обиходную речь неприличные слова, называл себя «чёрной костью», «человеком физического труда», будучи на самом деле по происхождению дворянином, а по профессии инженером-химиком». Таков портрет одного из персонажей повести Николая Никандрова «Любовь Ксении Дмитриевны», тема которой – социальный маскарад как способ выживания в 20-е годы. Типичный продукт эпохи – самозванец, хамелеон, обаятельный мошенник, антисоветчик без криминала, махровый индивидуалист, вынужденный постоянно перевоплощаться, чтобы сохранить себя под прессом времени – Остап Бендер. Он не случайно стал кумиром советских читателей многих поколений, видящих в нём героя. Тогда в обиход вошло газетное словцо «двурушничество» как поведение человека, только внешне принадлежащего к определённой социальной группе, а по существу ей враждебного.