Киноантропология XX/20

«Хорошо было бы нам встретиться на совместной работе либо в опере, либо в драме, либо в кино»,– писал в поздравительной телеграмме в связи с 60-летием Мейерхольда Виктор Шкловский. И ещё раз кинематограф неожиданно, спасительно вошёл в жизнь семьи Мастера, когда страх и смерть уже поселились в его доме в Брюсовом переулке. Зинаида Райх после закрытия в 1937 году спектакля «Дама с камелиями» пережила острый приступ психического заболевания, а вернувшись домой из больницы, нашла успокоение в писании сценариев. Один из них под псевдонимом Зинаида Ростова она отправила на конкурс, и он был рекомендован к постановке. Верный Шкловский обещал довести его «до кинокондиции». Она только начала писать второй – театр Мейерхольда закрыли, Мастера арестовали. Её зверски убили… 2 февраля 1940 года Мейерхольда расстреляли после допросов, пыток, самооговора, отказа от выбитых показаний. Его прах спрятали в крематории Донского монастыря в «общей могиле №1, захоронение невостребованных прахов с 1930-го по 1942-й включительно». Когда в 1930-м, в Париже в их последнюю встречу Михаил Чехов посоветовал Мейерхольду «не возвращаться», тот ответил, что не может «из честности». По отношению к родным, оставшимся в СССР? К революции, в 20-е годы давшей его гению небывалые социальные возможности для воплощения, а потом погубившей?

Николай Михайлович Фореггер (Грейфентурн), снявший всего два несохранившихся фильма, по праву может считаться фигурой кинематографической через тех, кого он подарил киноискусству, и через свои обильные и впечатляющие киноконтакты. Людмила Семёнова, Владимир Фогель, Игорь Ильинский, Сергей Мартинсон, Анатолий Кторов, Борис Тенин, Иван Чувелёв, Борис Пославский работали с ним, учились у него. Эйзенштейн и Юткевич оформляли его на всю Москву знаменитые спектакли «урбанистического цикла». Маяковский писал для него мини-скетчи. Фореггер был разносторонне талантлив – балетмейстер, режиссёр, художник, критик, танцовщик. При этом подлинный самородок, не получивший ни театрального, ни кинематографического образования. «Восхитительный дилетант», как называл его Павел Марков. Придумал он и свою методу подготовки актёров под странным названием «Тафизтренаж» (танцевально-физические тренировки). Он даже не владел балетной терминологией, зато всё мог показать, а его любимый приём «проходочка» обретал добрый десяток вариантов. Потомок австрийских баронов, обедневших, обрусевших, превратившихся в одесских негоциантов, он был настоящим европейцем по духу. По моде одетый, в неизменном берете, с неизменной трубкой. Гардин доверил ему читать в Государственной киношколе курс «Манеры, костюм и стиль» и был весьма доволен: «Читает прекрасно».

Он казался образцовой флегмой, хотя на самом деле творческие и человеческие страсти, да ещё, как вспоминали коллеги, «подсаливаемые» белым порошком, играли в нём постоянно и бурно. Университетское образование (он закончил юридический факультет) дополняли блестящие познания в области искусства, театра, прежде всего комедии дель арте, французского народного театра, средневекового фарса. На этом культурном фундаменте Фореггер строил театр современного города, современной улицы, театр малых форм. Реальность московского быта начала 20-х годов выплеснулась на сцену в виде обозрений, с парадом масок, постоянных персонажей, точно прямо с улицы выбегавших на сцену. Как вспоминал Юткевич, там были «все»: торговка, коммунистка с портфелем (сатирический образ женщины в кожаной куртке, говорившей одними лозунгами), интеллигент-мистик (прообразом отчасти был Андрей Белый), поэт-имажинист (квинтэссенция крестьянствующего поэта типа Есенина и «денди» типа Мариенгофа и Шершеневича), милиционер – блюститель порядка и наконец просто клоун – «рыжий», который путался у всех под ногами». Эти сатирические обозрения очень нравились Маяковскому – остротой, яркостью, убедительностью. На всех обсуждениях он громыхал в защиту: «Хорошего отношения к лошадям», «Твербуля»: «Да, шантан и мюзик-холл… Дайте нам танцующую идеологию, весёлую бурно-каскадную пропаганду, искрящуюся революционную театральность». Остроумно и эксцентрично одевал эти маски Эйзенштейн. Такой, например, получилась ходячая пародия на «крестьянствующего поэта», костюм которого состоял из двух половин: косоворотка, шаровары и лапоть, а с другой стороны лакированный штиблет и фрак.