Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Конечно, ни один фильм с большей ясностью и большим торжеством над трудностями не показал, что настоящая задача кинематографа – движение. Но движение, пропитанное психологическим напряжением. Что восхитительно в бесподобной картине бегов, это страстность, которою она дышит. Кроме напряжения, захватывающего всяких состязающихся, тут, среди общего волнения, среди «массового» напряжения, все время как молнии пробегают, мелькают, загораются и пропадают в общей суматохе краткие картины личного напряжения двух главных состязающихся, личной ненависти, ревности и вражды. На четверке вороных лошадей летит римский воин Массала, на четверке белых летит ненавистный ему молодой еврей Бэн-Хур. Оба прекрасны. Оба дышат гневом; лошадьми управляют, стегают, кричат, а друг друга из глаз не выпускают. Вот эта личная нота поднимает картину состязания на степень такого захватывающего напряжения, какого, я думаю, и в действительном состязании мы бы не испытали. Не испытали бы потому, что впечатления действительности были бы менее сгущены, чем в этой изумительной постановке. Вихрь этого бега, гиканья непередаваемы. Удивительно и то еще, что в жизни, конечно, мы не могли бы с такой явственностью подглядеть участие в общем отдельных подробностей. Вот проносятся головы, только головы лошадей: разве на настоящем ристалище вы успели бы увидеть их огнедышащие глаза, разве испытали бы свирепость этих раздутых ноздрей? А вот копыта, одни копыта и взметаемая ими пыль… А разве глаз ваш успел бы с такой быстротой перелететь от одной картины к другой? Тут какой-то апофеоз быстроты – не только быстроты движения, но и быстроты перехода от одного движения к другому. И учащенность этих переходов, постепенно все увеличивающаяся, устанавливает такую зрительно-двигательную прогрессию скорости, которую я мог бы сравнить только с тем, что в музыке называется стрэтто[328], – когда тема является с удвоенной скоростью; но здесь это как бы прогрессирующее «стрэтто» – конца нет этому нарастанию, этому удушающему «крещендо». Еще поразительный участник живого движения – сами лошади. Ведь они действительно рвутся вперед, они действительно хотят выиграть – это не изображение; и действительность этого нетерпения, подлинность этого устремления заражают вас подлинностью чувства, какая может быть только при действительном участии в состязании…

В гикании, в ликовании толпы, в слиянном остервенении возниц и лошадей катятся, летят, заворачивают и относятся в сторону, на поворотах закручиваются головокружительные колесницы, – и в облаках вздымаемой ими пыли вдруг задевает колесница о колесницу, выскакивает колесо из оси, все опрокидывается, лошади продолжают свой неистовый бег и, в то время как из-под обломков вытаскивают раненого, окровавленного, обезображенного Массалу, перед средней трибуной останавливается взмыленная белая четверка и на торжествующего Бэн-Хура сыплется восторженный дождь цветов и розовых лепестков.

Конечно, в общем движении и переполохе мелькают мимолетные видения: невеста Бэн-Хура, любовница Массалы, толпа римских граждан, толпа евреев – Восток и Запад и Египет. Правда ли, похоже ли? Не все ли равно! Жизнь, и жизнь, которой верится. Чего же еще? Одно могу сказать: все это восхитительно… Так восхитительно, что забывается все последующее и даже предшествующее. А в предшествующем есть картина, заслуживающая внимания. Это – морское сражение.

На тихом море издали идут, приближаются римские галеры. Как торжественные птицы, мерно помавающие крыльями, идут они, грозные, торжественные, казалось бы непобедимые… Иногда раскрываются недра этих кораблей: вереницы рабов-гребцов, закованных в цепи, гребут в корабельном подполье. Гребут, точно ритм отбивают, потому что сидит за прилавком командующий и двумя молотами отбивает ритмическую команду… И в оркестре музыка идет под тот же ритм усталых, измученных гребцов, и охватывает нас недуг безысходной ритмической усталости… Среди гребцов вот красивое лицо Бэн-Хура: лихорадочно расширенные глаза, на теле струпья, запекшаяся кровь вокруг губ, – но без отдыха качаются под маятник командующего, качаются непрекращающимся ходом, под звук цепей, вперед-назад человеческие туловища и руки; а там, на воздухе, над синей гладью волн поднимаются и опускаются мерные колыханья весельных крыльев плавучего чудовища…