Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Во всех картинах, изображающих дальние северные путешествия, невольно думаешь о том, что все трудности и опасности, на картине воспроизведенные, надо, собственно говоря, удвоить, ибо рядом с тем, что мы видим, есть то, чего не видим, то есть аппарат, сани с принадлежностями и люди, занятые съемкой. Вот сани переезжают через ледяную трещину, собаки сорвались, их подпихивают и подтягивают; но где же тут над пропастью место для аппарата? Он висит в воздухе?.. Все это в высшей степени занимательно…

Печатается по: Последние новости (Париж). 1928. 30 окт.

Диана Карен «ЖАННА Д’АРК» КАРЛА ДРЕЙЕРА

Карл Дрейер создал картину, которая не забудется. Это не только исторический фильм, не только иллюстрация событий, это – борьба двух начал, светлого и темного, борьба между людьми, творящими злое дело, и нехитрой правдой, которая противится злу.

Та же борьба с таким же исходом велась, ведется и будет вестись всюду на земле. Надо было чувствовать именно это общее человеческое значение страданий Жанны д’Арк, чтобы показать их в такой нищей и потрясающей простоте.

На месте Дрейера другой режиссер снял бы множество прекрасных пейзажей, костюмов, церемоний. По трафарету исторических картин он старался бы развлечь и поражать зрителя богатством обстановки.

Дрейер от этого всего отказался. Перед нами на экране глубокая и простая драма совести. Судьи как будто говорят друг другу: «Ничего не поделаешь, такова жизнь». А жизнь ведь и в самом деле такова. В менее замечательных, иногда просто незаметных случаях истории, даже в простой, обыденной жизни сколько раз приходилось и приходится, как судьям Жанны д’Арк, из расчета идти против совести. И, к чести человечества, менее светлые, менее значительные, чем Жанна д’Арк, но тоже чистые и сильные люди нередко вступают [с] такими судьями в неравную борьбу.

Все это слишком общеизвестно, но только об этом говорит насквозь духовный фильм Дрейера. А хорошо говорить такое – не значит ли служить самым высоким задачам искусства?

Кинематограф надо поздравить. И надо благодарить Дрейера. Он, вероятно, долгими днями, закрыв глаза, вынашивал, следил в себе идею будущей постановки. Он должен был долгое время жить этим. Только кинематографисты поймут, как трудно такую идею осуществить, какое усилие воли нужно, чтобы победить внешние препятствия, увлечь, вдохновить необходимых людей, довести до конца постановку, такую неожиданную, как эта.

Только сила первоначального видения могла придать такое единство всей картине. Все лица найдены удачно, свойства их, их возможности изучены; ясно, что режиссер уже видел в воображении каждого из судей.

О самой Жанне и говорить нечего. Этот образ, прекрасно воплощенный Фальконетти, видимо, и в малейших деталях задолго до постановки стоял перед глазами Дрейера.

Вся картина сделана просто, но сколько в ней нового! Прежде всего, здесь впервые на экране снята живая речь. Впечатление такое, будто слышишь допрос, присутствуешь при страшном диалоге. Достигнуто это способом гениальным по простоте – Дрейер как бы заставил аппарат следовать за вниманием воображаемого слушателя.

Представьте себе, в самом деле, что вы присутствовали на этом допросе. Вероятно, каждый раз, как поднимается один из судей, вы не видели ничего, кроме его лица. Его губы, произносящие энергичную и злую реплику, его глаза с их хитрым и настойчивым выражением притягивали бы к себе все ваше внимание. На минуту вы бы не видели ничего другого. Но ваше беспокойство, ваше тревожное сочувствие уже искало бы другого лица, светлого, простого, страдающего. И вот уже снова перед вами подсудимая, и на ее лице все дольше и болезненнее сосредотачивается ваше внимание.

Этого достиг Дрейер, то удаляя, то приближая лица своих героев и тем самым вводя их в поле вашего зрения, чтобы затем вычеркнуть и заменить новым видением. Справедливость требует отметить, что нечто подобное уже было испробовано Абелем Гансом в сценах заседания конвента[344]. Но то был еще только черновой набросок. Дрейер сделал этот прием завоеванием экрана.

Вся картина построена на первых планах. Природа исключена, декораций почти не видно. Только лица, поворот головы, усмешка губ, пристальный, холодный, иронический взгляд, и снова и над всем глаза, в которых сквозь слезы сияет какой-то священный огонь.

К этому быстро привыкаешь, и тогда особенно трогает неожиданное явление всей тонкой, как у мальчика, фигуры Жанны д’Арк, одетой в мужское платье.

Режиссер отлично противопоставил холодный расчет и тонкий ум судей безгрешной простоте подсудимой. Первые не взглянут вверх; даже тронутые жалостью, они ищут лазейки здесь, внизу. Глаза Жанны все время обращены вверх: к Богу, которого она видит. Некоторым зрителям такое изображение покажется пристрастным. Есть ведь историки, готовые извинить поведение руанских судей.