Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Дело в том, что первое появление Чаплина, то есть когда вы его видели в первый раз, поражает своею пошлостью. Есть и в его репертуаре сцены в последней степени пошлые, невыносимые, такие, которые внушают сострадание к тем, кто может им смеяться. Может быть, этот репертуар относится к тому, что называется грехами молодости; во всяком случае, он относится к периоду исканий, когда он нащупывал, что может в публике вызвать смех. Это период, когда Чаплин не был еще «двойной». По этим образцам его искусства, вернее, его находчивости нельзя и подозревать, сколько в нем скрывается глубины. Но как только эта глубина проступает, лишь только проступает наружу оборотная сторона того, что мы видим, тогда вдруг раскрывается картина, в которой пошлость есть нечто, как рамка, а в ней прекрасная, если можно так выразиться, нравственная картина, невидимая, но ясная очам духовным и бесконечно ценная. Эта сторона Чаплина обнаруживается с особенной яркостью в фильме, в котором он не участвует, а был автором и режиссером[403]. «Общественное мнение» – обыкновенная, самая обыкновенная история. Пошлая будничность с начала и до конца. Но тут он показал себя настоящим поэтом. Поэт пошлости. В плоскодонной повседневности так глубоко захватить! Я видел вокруг себя людей, и старых и молодых, и женщин и мужчин, – плакали. Потрясающая простота средств. Эта сцена, где сын в первой комнате готов бежать за женщиной, которую любит, и в следующей комнате мать-старуха на стол, кажется, накрывает: едва видно сквозь щелку занавески; и эта щелка только иногда раскрывается, когда молодой человек мечется от матери к возлюбленной. Да, только занавеска разделяет эти две трагедии, эту посюсторонность от той потусторонности… Но она уходит, он кидается за ней; сбегает вниз – поздно, автомобиль отъезжает: пыль…

Вы испытали когда-нибудь жгучее, мучительное впечатление от облака пыли? О, природа тоже мастерица: напустит облако, рассеет – и нет ничего, а было… Чаплин – поэт пыли и грязи, и лохмотьев, и затхлости, и многого другого, от чего мы отворачиваемся…

В этом фильме, в особенности к концу, сгущаются – что мы в театре называем – немые сцены. Юноша застрелился: мать сидит перед трупом сына, ее взор падает на портрет «той женщины». Она вскакивает, выхватывает из стола револьвер сына, поспешно надевает шляпку, быстро уходит. Но «ее» дома нет. Мать возвращается, у трупа сына – «она». Мать стоит в нерешительности, садится с другой стороны кровати… Обе в слезах; и тут рука матери ищет, находит и сжимает руку «той женщины».

Редко в театре видал я что-нибудь равное по сосредоточенной силе, чем эта немая сцена…

Красивый примиряющий конец. Обе женщины вместе в деревне, воспитывают каких-то детей. Лоно природы… Она с одним из детей на большой дороге встречает повозку с работниками, их подбирают, едут, сзади свесив ноги. Пение, гармоника… Вот автомобиль – два господина; один из них ее бывший любовник, едут. Оба экипажа встречаются. Вы думаете – остановка? Нет, разъезжаются. Едет автомобиль, его видно в спину; дальше, дальше, «сверлит воздух», пропадает… Пыль…

Когда в темном зале на черном экране световые буквы возвестили, что – «конец», раздались рукоплескания – горячие, взволнованные, невольные. В них, конечно, звучало: «Автора!»

Если бы кто-нибудь крикнул, наверное, господин в пиджаке объявил бы, что «автора в театре нет». Какая несправедливость! И какая неправда!

Печатается по: Звено (Париж). 1926. № 161. 28 февр.

Сергей Волконский ЧАРЛИ ЧАПЛИН [II]

Появился давно обещанный, давно изданный «Цирк». И на бульваре перед кассой хвост ожидающих очереди.

Как-то раз я написал о Чарли Чаплине в «Звене». Помню, начал статью: «Вот он! Вот он!» Должно быть, иначе нельзя. Когда открылась первая картина нового его фильма «Цирк», сейчас же вокруг меня голоса взволнованно прошептали: «Вот он!» Да, он стоит вместе с толпой, спиной к зрителям. Но разве можно даже в толпе не узнать и эту спину, и эти несуразные брюки, и этот несидящий на голове неугомонный котелок, и эту всегда помахивающую тросточку? Все это мы знаем, всегда любили, но после этого фильма полюбили в тысячу раз больше.

О Чаплине много писали последнее время, писали в связи с какими-то его бракоразводными делами[404]; и так много занимали внимание публики этими биографическими подробностями, что мы почти уже забыли, что дело идет об артисте. Но он не забыл, что он артист, и, несмотря на хлопоты общественно-семейного порядка, успел не только сочинить новый фильм, не только поставить его, но успел сделать огромные успехи.