Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Эта большая картина поставлена режиссером Пудовкиным. Он очень талантлив и разносторонен. Он «режиссирует» и природу (прекрасно «выбирает»), и столь же прекрасно режиссирует людей, тоже и их выбирает. Но сама история, которую нам преподносят, по вымыслу бездарна, а в смысле «историчности» это какое-то жюльверничанье. Царский генерал покоряет монголов. Между ним и монголами еще втираются русские «партизаны», крестьяне (прекрасно выбранные типы). Тут перестрелки, засады, реквизиции, спасание скота от реквизиции, целые переселения, не народов, а рогатых голов, тут монгольские базары, где тысячи людей и лошадей, и монгольские буддийские торжества, священные шествия, ритмические танцы в пустыне, провозглашение Великого Ламы – маленький ребенок, в которого воплотился дух Будды. На торжествах присутствует «генерал Петров» и даже с супругой, невероятной особой, которая на этот случай разоделась в бальное платье с бриллиантовой диадемой на челе и по ухабам монгольской дороги отправилась с супругом в тот великолепный храм, где происходят торжества.

Все это имеет ценность лишь в той стороне зрелища, которую можно назвать этнографической. Это интереснейший документ, и если бы изъять из него часть «историческую», то картины несомненно вызвали бы большой интерес в качестве иллюстраций каких-нибудь докладов в географических обществах. В бытовом отношении они чрезвычайно ценны и для многих тысяч зрителей новы. Кроме отличного выбора типов, поражает и театральная смышленость этих туземцев, как у всех так называемых «некультурных» рас, поражает мимическое достижение и та искренняя радость, которая заражает их от сознания этого достижения. Их глаза сияют, когда речь идет о великой ценности серебристой лисицы; злобой горят, когда задевается их человеческое или народное достоинство; и как они зажмуриваются, эти монгольские глаза, когда они предаются всей беззаветности своего смеха (того смеха, на который «культурные» расы уже не способны); и как они ехидны, эти глазные щелки, когда их морщинами изборожденные лица друг с другом перемигиваются!

Этот фильм еще раз заставляет призадуматься над вопросом о том, что можно бы назвать талантливостью самой природы. Стародавность обычаев, народная мудрость, телесная привычность к движениям, связанным с промыслами и обрядами, все это есть не только житейский, но и художественный «капитал». Воспользоваться этим капиталом для театрального действия есть интересная задача, и, по-видимому, современные русские режиссеры это поняли, они поняли, что можно извлечь из «актера», который не актер.

Да, старая, старая монголка, грязная, пыльная, тупая, даже дураковатая, – когда она плачет или смеется, способна и разжалобить, и развеселить, – и как еще! А кто она такая? Ее имя? Что видела в жизни? Юрту и вокруг юрты пустыню. Что делала? Детей рожала, своих коров доила… «Играет» она, когда ее «крутят»? Кто скажет, а только куда как хороша эта старая, пыльная, грязная, уродливая монгольская «ведетка»…

Печатается по: Последние новости (Париж). 1929. 12 апр. Подп.: Кн. С. В.

Дмитрий Святополк-Мирский «ПОТОМОК ЧИНГИСХАНА» («LA TEMPETE SUR L’ ASIA»)

Наконец французская цензура разрешила постановку первоклассной советской фильмы. Для Парижа, русского и французского, это большое событие. Боязливость демократической цензуры до сих пор запрещала западноевропейской публике (Америка и Германия в этом отношении гораздо либеральнее) знакомство с тем, что единогласно признается высшим достижением искусства кино. Так, очевидно, метка и действенна советская пропаганда. «Потомок Чингисхана», последнее создание Пудовкина, ныне разрешенный к постановке, вещь идеологически менее ударная, чем «Потемкин» или «Мать». Ее оказалось возможным приспособить к условиям буржуазной свободы без большого труда. Любопытны, однако, изменения, сделанные в сценарии по требованию цензуры: во-первых, империалисты, оккупирующие Монголию, у Пудовкина представлены англичанами; во французском тираже они переделаны в «иррегулярные войска генерала Петрова», хотя их английский характер в фильме совершенно ясен (впрочем, командующий империалистическими войсками загримирован под Деникина, что отчасти сглаживает неувязку). Во-вторых, у Пудовкина герой фильмы – сын простого монгола и по недоразумению принимается империалистами за «потомка Чингисхана»; во французской версии эпизод, выясняющий это обстоятельство, смазан так, что может получиться впечатление, что он действительно потомок великого завоевателя. Почему демократической цензуре понадобилась такая ложка пропагандистского дегтя, не совсем понятно.