Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Новый кинематограф на Монмартре («Студио 28») показывает сцены, как снимались картины для «Наполеона», то есть снимки снимания[428]. Забавно: Наполеон подъезжает к войскам на автомобиле, над его лагерем летают и снимают его аэропланы; войска Наполеона возвращаются домой и идут по рельсам трамвая… Также показывают картины на «тройном экране» – изобретение Абеля Ганса. Оно очень хорошо, когда снимается движение, идущее на зрителя, но поперечное движение дает такое мелькание, что и в глазах, и в мозгу путаница, – публика вопит, и нельзя с ней не согласиться. Но когда развертывается перед вами ширь океана и идут на вас трехэтажные волны, огривленные (можно сказать?) пеною и брызгами, это действительно очень красиво.

Печатается по: Последние новости (Париж). 1928. 3 марта.

Е. Жарновский «ЛЮБОВЬ ВТРОЕМ»

В небольшом зале, превращенном из художественной мастерской в кинематограф, собирается «избранная» передовая публика[429]. Кинематограф – тоже передовой: здесь вы не увидите набивших оскомину американских лент с героями-спортсменами и дочками миллионеров. Здесь демонстрируется «изнанка» кинематографа – закулисная сторона «Наполеона» Абеля Ганса, его же «фантазии» для тройного экрана, показываются старые, иногда очаровательные по наивности, картинки для волшебного фонаря и, наконец, довольно неудачные попытки «стенных проекций», названных почему-то «кошмаром».

Но все это только заполнение программы. Настоящая сенсация, ради которой съезжается публика, впереди. Это – советская лента, производства «Совкино», по сценарию Виктора Шкловского. Ударное название «Любовь втроем» целомудренно переведено на французский: «Trois dans un sous-sol»[430].

Идет поезд. Мелькают вагоны, вертятся колеса. Длинные нити рельс убегают назад. На ступеньках вагона сидит человек, рабочий-типограф Федор. Он едет в Москву.

Раннее утро. Москва просыпается. «Управдомы» (б[ывшие] дворники) и их домочадцы метут улицы. Газетчик разносит газеты: «Известия», «Правду», «Рабочую газету». Одна из газет попадает в окно подвальной комнаты и будит хозяев – молодого плотника Николая и его жену Веру. Николай встает, ставит самовар на шкаф, становится ногами в таз, открывает кран, и вода тонкой струйкой течет на голову Николая (физкультура!). Вера моется в грязной раковине. Кошка моется лапкой.

Комната не лишена советского уюта. Есть кровать, но есть и диван. На стенах открытки и фотографии. На отрывном календаре портрет Сталина. Другой портрет Сталина, побольше, висит на почетном месте.

Николай уходит на работу. В это время Федор, приехавший утром в Москву, совершает длинный путь от вокзала к центру. Тут начинается рекламно-агитационная часть: на улицах порядок образцовый, масса трамваев. Фасад магазина «Мосторг» не уступает ничем любому универсальному магазину в Париже. Правда, это бывший «Мюр и Мерилиз», но публика этого не знает, и нарядный вид улиц вызывает сочувственное одобрение.

Затем происходит нечто совсем странное. Федор приходит в одну из самых больших гостипографий, и ему сразу, без всяких формальностей, дают работу. А где же биржа труда? А профсоюзная карточка? И это при чудовищной безработице в Москве! Разве что Федор партийный – но на это нет нигде ни малейшего указания.

Но работа – работой, а квартира – квартирой. Работу, оказывается, получить – пустяки, ну а вот комнату… Федор исходил всю Москву и ничего не нашел. Утомленный, он засыпает на скамейке сквера перед Большим театром.

Вера ждет мужа к обеду и дает понять зрителю, что «мещанский уклад жизни» ее не удовлетворяет. Муж возвращается с Федором, которого он встретил в сквере. Оказывается, Федор и Николай – давнишние друзья-товарищи. Николай предоставляет Федору диван и даже, для приличия, вытаскивает какую-то ширму, которую собирается поставить около дивана. Но в дальнейшем мы с этой ширмой больше не встречаемся. Начинается идиллия. Федор помогает по хозяйству, моет стаканы, заваривает чай. Покупает радиоприемник. Дарит Вере принесенную из типографии книжку «Нового мира». Вера очень тронута, ибо муж ее, Николай, хоть и любит ее, но нисколько не заботится об ее духовных интересах. Вера и Федор начинают переглядываться.

Николай получает телеграмму – его вызывают в Петербург, чтобы заменить заболевшего «коллегу». Николай – всего-навсего плотник, и такой вызов, в особенности в советских условиях, более чем невероятен… Но не будем слишком придирчивы.

Федор остается с Верой и удовлетворяет ее «духовные запросы»: днем они летают на аэроплане «Добролета» над Москвой (здесь, кстати, показаны стройные ряды «наших ответов Чемберлену»[431]), вечером идут в кинематограф. Денек выдался настолько удачный, что Федор с явной неохотой направляется к своему дивану. Он возвращается к столу и предлагает Вере погадать на картах. Бубновый валет ложится на червонную даму…