Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Беспредельная степь и одинокая юрта, и старая монголка, и шаман, и небо над ними, и белая тряпка на шесте – знак болезни хозяина усадьбы – все насыщено простой, бесхитростной жизненной правдой. И рынок, и ловкий китаец – комиссионер-наводчик, и скупщики пушнины – английские купцы, умеющие одинаково хорошо и боксировать, и обирать туземцев, и носить смокинг, и чувствовать себя всегда и везде безупречными джентльменами и привилегированным народом, – все не выдумано, все дышит правдой.

Перед зрителем проходит прекрасный этнографический очерк. Зритель чувствует уже достаточно симпатии и веры к автору и его героям. Подготовка сделана, наступает первый ударный момент. Желтый поднимает руку на белого. Неслыханный, чудовищный поступок. На рынке паника. Пудовкин бросает зрителя в самую гущу мечущейся, испуганной толпы туземцев. Толпа несет его. Перед глазами мелькают мелкие, сами по себе ничего не значащие обрывки действия. Но творческое волеизъявление Пудовкина заставляет зрителя чувствовать за этими ничтожными мелочами всю стихийно сорвавшуюся с места, спасающуюся от гнева белых людей толпу. Пудовкин колдует, шаманит, чарует и… снова горы, песчаник, снега, жалкая растительность, скалы и бескрайнее небо. Но действие уже начато, рассказ уже захватил своим содержанием. Две группы воюющих между собой людей: туземцы и пришлые – англичане (надпись на экране о том, что фамилия генерала Петров, никак не может заставить зрителя поверить, что эти типичные английские офицеры, солдаты, миссионеры и леди – русские). Несколько штрихов партизанской войны, причем неизвестно, кому принадлежат партизаны, – к красным, белым или зеленым – и снова красивая этнографическая страница – увлекательная, запоминающаяся.

Далее – большой религиозный праздник реинкарнации Будды. Священные танцы, одеяния, идолы, маски, церковнослужители, музыкальные инструменты (вот где нужен был бы звуковой фильм!) – все живет не по-театральному, а подлинной жизнью. Заклинательная сила ритмов, покоряющая кованность ритуала выявлены безупречно.

И так все время, от эпизода к эпизоду, из одного волнующего кадра к другому – игра ассонансов, колдовская интенсивность их внутренней насыщенности и спайки. Впрочем, иногда кажется, еще момент, еще метр – сцена будет перетянута, излишне подчеркнута, но нет – В. Пудовкин, доведя зрителя до предела одного настроения, ведет его дальше, к другому – полярному волнению. Так доводит он нас до своей «бури» и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

Сценарный скачок, идейный провал ([герой] подымает восстание монголов и сметает с лица своей родины наглых захватчиков власти, потомок великого хана, законный повелитель страны, к которому еще раньше пришли с поклоном и дарами окрестные царьки, имя которого живо в памяти народа и легко делается его национальным стягом). Но режиссера В. Пудовкина этот идейный ляпсус не касается. Его дело – экран, сцена. И он творит чудо: экранный ураган вызывает в зрительном зале духовный ураган, под впечатлением которого публика и расходится.

Таков режиссер Пудовкин и его творческая мощь.

Сотрудники, которыми он окружил себя: оператор А. Головня – хороший техник и чуткий художник; Инкишимов, исполняющий главную роль молодого монгола Тимура, вождя и, очевидно, будущего монарха Монголии, – большой артист. Он создал прекрасный образ, а местами почти не превзойденные в сценическом отношении моменты.

Все остальные артисты дали живые типы, а статисты, игравшие самих себя, дали все, что хотел от них Пудовкин. Даже природа, кажется, подчинившись его таланту, «играет» всеми своими многогранными ликами.

И все же есть в фильме, правда, очень смутное, туманное, но неприятное облачко – это желание кого-то невидимого ввести в него обычную для советского производства тенденциозность. В России эта тенденциозность, несомненно, ярко выпирает наружу в агитационных надписях, но здесь, во французском издании, ее нет. Осталось лишь неясное ощущение какого-то чуждого искусству аромата. И это может у нас, русских, несколько ослабить радостное впечатление от сознания, что фильм – творчество русского большого режиссера и талантливых, несмотря ни на что, русских артистов.

Печатается по: Иллюстрированная Россия (Париж). 1929. № 21.

Дмитрий Философов «БУРЯ НАД АЗИЕЙ»

Это фильм большевицкий, а потому очень тенденциозный.

Но тенденция в данном случае не социальная, а расовая, так сказать, колониальная. Новый советский фильм призывает азиатские народы сбросить с себя иго чужеземцев, главным образом, конечно, англичан. Словом, этот фильм следует заветам Ильича и стремится бить Великобританскую империю по самым больным местам, по колониям.