Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

К костюмным рисункам Билинского мы успели уже привыкнуть. Но тут очень значительно представлены и декорации. В этом смысле интересны его проекты к «Монте-Кристо». Огромный вестибюль с лестницами, с колоннами, поддерживающими своды, огромные залы, теряющиеся в перспективах дальних колонн, какие-то архитектурные ожерелья, сталактиты изобличают фантастику автора и, главное, знакомство его с тем, для чего он рисует. Все эти рисунки очень кинематографичны. Их архитектурные линии геометричны и вместе с тем схематично-просты. Это не мешает живописному налету, в котором (как, например, в «Вестибюле дворца Монте-Кристо») чувствуется некоторое наследие итальянского XVII и XVIII век[ов].

В костюмах Востока интересно преобладание ожерелья («Лев Могольский»). Это превращает человеческую фигуру в драгоценное украшение. Вообще, известная «ювелирность» характеризует все фигуры Билинского. Она сказывается и в таких изображениях человеческих фигур, которые трактованы исключительно графическим способом, как, например, карликовые существа для «Льва Могольского». Ясно по этим рисункам, что художник прежде всего видит, потом уже задается целями портняжными. Портному и закройщику будет иногда трудно сообразить, как и из чего составить костюм, – но ведь не мы с вами будем его кроить и шить. А смотреть очень занимательно. Тем более занимательно, что у автора очень большое разнообразие и стран, и эпох, и способов изображения. И реализм, и прямая геометрическая линия, и кривая, витая линия.

В архитектуре он очень многообразен. Он с равною свободой выявляет и итальянский XVIII век, и японскую «симплификацию», и чрезмерный в роскоши Сиам, и геометрический футуризм. Не всегда, что называется, [стиль] «выдержан». Так, например, декорации «1001 колонна», очевидно навеянной кордовской мечетью, вряд ли соответствуют витые колонны. Но дана даль, дана перспектива и дано впечатление многочисленности, даже бесчисленности. Часто встречается то, что нельзя признать иначе как влиянием двух главных реформаторов декорации и вертикали – Крэга и Аппиа[473] (номера 56 и 58).

При обозрении этой выставки чувствуется и наблюдатель жизни, и сведущий приспособитель ее изображения к условиям и требованиям кинематографической техники[474].

Печатается по: Последние новости (Париж). 1930. 7 мая. Подп.: Кн. С. В.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Рашит Янгиров ИСТОРИЯ С «СИНЕМА»

Ретроспективный взгляд на эмигрантскую критико-публицистическую мысль неизбежно запаздывает за общим интересом к ее собственно творческим достижениям. Между тем взаимообусловленность этих разновеликих, но «достраивавших» друг друга частей единого художественного организма очевидна и, более того, требует дифференцированного внимания. «Надо отдать себе полный отчет в том, что микрокосмос русских людей за рубежом отражал одно время весь идейный спектр России, – предлагал один из внимательных исследователей литературы Русского зарубежья, – и весь этот спектр российских идейных мнений клокотал речами, статьями, брошюрами, программами, письмами в редакции, воспоминаниями, опровержениями <…>. Надо признать, что вся эта идейная разноголосица эмиграции есть <…> интереснейшая глава и русской истории и русской мысли и будет изучаться с не меньшей тщательностью, чем теперь изучается развитие предреволюционных идеологий в России. Совершенно другой вопрос, войдет ли что-либо из этого материала в будущую идейную жизнь нашего отечества. Однако неправильным представляется выключать этот публицистический отдел из книги об эмигрантской литературе: <…> борьба идей и идеологий составляет фон зарубежной деятельности, нередко отклик на публицистику является фактором и в поэзии, и в прозе. <…> Зарубежная русская литература не может быть правильно воспринята “в абстракции”, с Олимпа, с позиций снобизма и только эстетики, эмоциональных читательских оценок <…>. Иначе говоря, изучение эмигрантской публицистики – необходимая часть истории эмигрантской литературы»[475].

Художественная мысль зарубежной России была чрезвычайно политизирована, причем линии разделения уходили в самые разные стороны от политической проблематики. Одна из важнейших (но отнюдь не единственная) оппозиций нашла выражение в естественном конфликте творческих поколений. Производным от него стал многолетний спор об уроках художественного авангарда, причем ссылки на советскую его ветвь с неизбежностью возвращали оппонентов в пределы чистой политики.