Киноповести

Рядом с ним, образуя цепь, держась за руки, идут рабочие, и среди них Николай Игнатьев.

А далеко в толпе провожающих затерялась Нюша.

Броневик уходит все дальше и дальше.

Г о л о с  г е н е р а л а. После приезда Владимира Ильича наших полковых большевиков будто подменили — не в том только смысле, что они теперь были постоянно заняты, уверенно и смело вели агитацию, но в них появилось что-то новое, значительное, а у некоторых как будто даже выражение лица изменилось. С вольфовцами у них установились прочные связи…

— Последним попрошу ответить товарища Кузнецова… — говорит Петренко.

Петр Силыч встает со скамьи и, переминаясь, как школьник, с ноги на ногу, отвечает:

— Значит, так… затвор состоит… значит, так… постой-ка… Затвор, значит, имеет в себе стебель, гребень и рукоятку…

Оглушительный бас Петра Силыча и его мощная фигура в сочетании с неуверенным, ученическим выражением лица, с покачиванием с ноги на ногу вызывает общий смех.

Рабочие «Металлиста» — заводской отряд Красной гвардии — разбит на несколько групп. Одни занимаются строем, другие изучают винтовку. В конце двора несколько человек рассматривают полевую карту.

Занятия ведут солдаты-пулеметчики.

— Ну, на сегодня хватит, — говорит Петренко и подает команду. — Кончай занятия!

Пулеметчик Нечеса — широкоплечий, коренастый украинец — распускает свою группу.

Рабочие расходятся по двору, закуривают. Молодежь шумит. У ворот играют в чехарду.

Петренко останавливается возле Графа.

— Покурить у тебя есть?

Граф лезет в карман и достает вместе с кисетом и обрывком газеты книжечку.

— Во… записался, — он показывает Петренко книжечку и, пока тот ее раскрывает и рассматривает, свертывает цигарку.

— Какой же из тебя кадет? — усмехаясь говорит Петренко. — Ну на кой ляд тебе сдался Милюков?

— А хрен его знает, — забирая книжечку и передавая Петренко кисет, отвечает Граф. — Может, и сгодится.

Он прячет в карман гимнастерки книжечку и извлекает оттуда небольшую картонную карточку.

— Я еще и к этим вписался… как их звать… забыл…

Петренко заглядывает в карточку.

— Мать честная! Да ты еще и анархист?

— А кто его знает, каким концом оно повернется… — говорит Граф доверительным шепотом.

— Запасаешься, значит?

— Что, кончили занятия? — спрашивает, выходя из двери с надписью «Заводской комитет», Николай Игнатьев.

— Пошабашили. Иди к нам, Коля.

Игнатьева окружают рабочие.

— Ну, теперь не отвертишься. Ребята, волоките гармонь.

— Не надо, товарищи, не до того…

— Э… да ты, видать, зазнался… — басит Петр Силыч, — я, мол, начальство, мне, мол, не пристало с серыми якшаться…

Николай смеется.

— Пойми, они про твою гармонь только с наших слов знают, молодые. Покажи им, что такое музыка…

С разных сторон слышится:

— Сыграй, товарищ Игнатьев…

— Правда, Коля, давненько ты обещаешь…

Из рук в руки передают гармонь, и вот она доходит до Николая. Он кладет на скамью брезентовый портфель и берет гармонь.

Он принимает ее в руки как нечто свое, привычное и в то же время с какой-то особой бережностью, словно хрупкую драгоценность.

Усевшись на скамью, Николай отстегивает крючки, освобождая мехи́, кладет пальцы на лады и на миг застывает.

По его лицу пробегают какие-то тени — может быть, он вспомнил что-то.

— Сколько лет не держал? — спрашивает старик рабочий.

— Почти пять лет, Пал Иваныч… срок большой. Немудрено разучиться…

— Это ты-то — разучился?

Николай усмехается и вдруг, став серьезным, осторожно берет несколько нот, то ли проверяя гармонь, то ли самого себя. Потом он наклоняет ухо к гармони и начинает тихо играть. Останавливается, закладывает ногу на ногу, берет гармонь поудобней, и вот послышалась музыка.

Замолкли разговоры. Все, кто только был на заводском дворе, постепенно подходят ближе. Люди слушают, как задумчиво поет гармонь, их лица становятся будто похожими — то отражается на них настроение, которое передает гармонь. И в то же время они остаются бесконечно разными — лица крестьян и рабочих, молодые и старые, лица тех, кто прошел через фронт, кто прожил тяжелую трудовую жизнь.

Заслышав гармонь, в ворота входят солдаты, идут «русалки», и Нюша среди них. Все собираются вокруг Николая.

А он закрыл глаза, и вот поднимается высокое синее небо и плывут облака.

И каждому, кто слушает гармонь, видится свое…

Вот пускает дым колечком солдат с добрым крестьянским лицом.

Видится ему ржаное поле и сам он, маленький мальчик, идет по полю, а колосья щекочут его, и он заливисто смеется.

Кому-то привиделась любимая, другой вспомнил фронтового друга, того, что давно убит…

И снова плывут облака в синем небе…

Что делает гармонь с человеческими сердцами!.. Почему заплакала работница, отвернувшись от подруг?

А Нюша глядит на своего дорогого, слушает, как он играет, забыв обо всем на свете.

— Брось грустить, земляк, — говорит Семену солдат, — что ты в самом деле… неужто все об ней?..

— И о ней и так… про своих вспомнил, — отвечает Семен.

Видится ему родная деревня, но почему-то у плетня поджидает его Ирина, а вокруг все порушено войной, и избы сожжены, и клубится, клубится черный дым пожарищ. И снова сквозь этот дым проступают ее глаза…

А солдат говорит Семену: