Кинорежиссерки в современном мире

Однако панк Pussy Riot перекидывал мостик и к русскому панку, сложившемуся как субкультура еще с ленинградских 1970-1980-х (Андрей Свин Панов, Виктор Цой, Алексей Рыбин), затем московских 1980-1990-х (Петр Мамонов) и политизированного сибирского панка 1980-х (Игорь (Егор) Летов и Константин Рябинов). Карнавальная эстетика и злость Свина и Мамонова, политизированность Цоя и Летова, превращенная в эстетический эталон «дерьмовость» звучания провинциального панка, — все неожиданно актуализировалось понемногу в коллективных уличных выступлениях Pussy Riot, где точно выбранные места действия задавали провокационный политический смысл, а тексты и ритмы позволяли улице перестать корчиться безъязыкой и обрести свой молодой и дерзкий язык. Между тем отдельные элементы западной культуры задавали космополитический характер выступлений, несмотря на существенный симбиоз с российской культурной традицией, в частности — мечтой о революции, феминистском протесте патриархату и конкретикой прицельных речевых ударов — Путин, ФСБ, менты, патриарх и т. д. Космополитизм был заложен уже в названии — Pussy Riot. Как и украинские FEMEN 160, Pussy Riot изначально не желали мыслить себя в жестких национальных границах, что также во многом поспособствовало их признанию как глобального арт-феномена.

В фильме Евгения Митты «Выступление и наказание» кто-то трактовал их выступление в храме Христа Спасителя в традиции русского юродства, имея в виду особый язык правды юродивого как оппозицию авторитетному дискурсу власти. Но мне представляется, что этим их феномен не исчерпывается. Их панк-молебен творчески и современно переписывал канон и ритуал молитвы. Неожиданно вспоминается не только блоковское «Девушка пела в церковном хоре», но и афроамериканские спиричуэле в церкви. «Хор» Pussy Riot имел другую, отличную от принятой в русском православии «традицию» петь в церкви. Короткие платья, вызвавшие настоящую обструкцию прокурора в суде, коллективный танец на амвоне, музыкальное панк-сопровождение не отменяли собственно молитву, с которой девушки обращались к Богородице с просьбой «прогнать Путина». Если рассматривать так, то стоит признать, что художники были совершенно искренни в суде, когда говорили, что не хотели оскорбить верующих, поскольку их выступление было также актом веры.

Словно в память Riot Grrrl российские девушки из Pussy Riot (и это также показывает фильм, сделанный Gogol’s Wives) наводили прицельный огонь коллективных городских выступлений прежде всего на российского президента и на срастание РПЦ, с Кремлем. Бунт, мыслящий себя в эстетических формах панка, подрывал властную нормативность изнутри, из повседневного осуществления властью карательных функций, густо замешанных на фатальном присутствии идеи смерти в деле государственного строительства: «Православие или смерть!» — кричат в фильме православные активисты возле храма Христа Спасителя, придавая известной уваровской триаде «православие — самодержавие — народность» статус похоронного марша. Похороны получаются веселыми, с огоньком: неоновые балаклавы, разноцветные платья и колготки Pussy Riot не только здорово украшают серость и унылое однообразие российской уличной жизни, но выглядят вызовом дефициту художественного вкуса в условиях засилья консервативно окрашенного эстетического чувства. Как отмечала «Нью-Йорк Таймс», стиль Pussy Riot — «коллективно замышленная фэшн-атака». Пестрый дресс-код и маскарадность балаклав запускали хрупкий вихрь карнавала на тяжелых и скучных в своем гламуре и брендовой вычурности столичных улицах имперской Москвы.

О масках стоит сказать отдельно. Протестующие феминистские художницы в масках известны еще со времен американских Guerilla Girls 161, в 1980-е годы осаждавших галереи и музеи современного искусства в Нью-Йорке с целью обратить внимание на ничтожно малое количество женщин-художников в мире арт-истеблишмента. Маски горилл и черные платья не только позволяли им выразить анонимный коллективный протест, но и вели прицельный огонь по сексизму и гламуризации общества, усилиями индустрии красоты требующих от женщины статуса секс-символов. Неоновые балаклавы Pussy Riot, цветовой генезис которых усматривался в альтернативных модных коллекциях Андрея Бартенева поздних 1980-х, также позволяли им действовать анонимно, но отсылали и к глобальной комике-культуре (вроде «Человека-паука»), и к самому широкому применению балаклав, которые носят танкисты, сноубордисты, пожарники, спецназ и др. Сочетание разноцветных платьев и балаклав в условиях традиционной российской нелюбви к ярким и пестрым цветам давало неповторимый эффект уличной яркости и эпатажной наступательности, которые в эстетическом плане задавали игровое и модное измерение уличному политическому протесту. Благодаря Pussy Riot Москва не только обретала свой феминистский язык и стиль, но и противопоставляла себя разодетым в дорогие бренды маскулинным секс-иконам. Неудивительно, что интернет моментально сделал киберактивных Pussy Riot своими селебретис.