Киносценарии: Нечаянные радости. Светлый ветер. Потусторонние путешествия

— Да, — сказал Фотерингей, — я всегда буду категоричен, когда речь идет о чудесах.. Одно дело затаскивать легковерных в свой притон, именуемый волшебной лавкой, а другое дело — творить чудеса, например, здесь, в кабачке «Длинный дракон». Я хотел бы посмотреть на всех этих магнетизеров и фокусников здесь, черт возьми! Вот хозяин кабачка, мистер Кокс, мы все его знаем. Вот почтенная мисс Мейбридж моет стаканы. Это стол, это неизвестный мне мистер, по виду велосипедист, который пришел осушить глотку стаканчиком портера. Это окно, это дверь, это лампа, которая висит под потолком... И во всём этом господствует твердый закон природы... Вы согласны? — обратился Фотерингей к велосипедисту.

Тот кивнул, потом нерешительно кашлянул и взглянул на Бомиша.

— Например, — продолжал Фотерингей, — вот что было бы чудом... По законам природы эта лампа не может гореть, если ее перевернуть вверх дном. Не правда ли, Бомиш?

— Это ты говоришь, что не может, — заартачился Бомиш.

— А ты? — вскричал Фотерингей. — Ты полагаешь, может, а?

— Нет, — неохотно согласился Бомиш.

— Отлично, — сказал Фотерингей, он чувствовал необычный прилив вдохновения и чувствовал, что сейчас окончательно докажет нелепость всяких чудес и волшебств, — отлично, — сказал Фотерингей.

— Теперь представим себе, что приходит человек, верящий в чудеса, ну, хоть я, например, становится тут и говорит лампе, вот как я говорю, сосредоточив всю волю: «Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть!» и... Ого!

— Ого! — вскричали Бомиш и хозяин кабачка Кокс дуэтом.

Лампа опрокинулась, повисла в воздухе и преспокойно продолжала гореть, причем острый конец пламени был обращен вниз. Фотерингей стоял, не двигаясь с места, протянув указательный палец к лампе и нахмурив брови. Лицо его несколько более, чем обычно, было бледно.

Велосипедист, который сидел ближе всех к лампе, вскочил и перепрыгнул через прилавок. Мисс Мейбридж обернулась и вскрикнула. Лампа по-прежнему висела в неестественном, волшебном положении. Потом послышался слабый возглас Фотерингея:

— Не могу больше!

Он сделал шаг назад, руки его упали, словно от непомерной ноши, голова опустилась, он закрыл глаза. И в то же мгновение опрокинутая лампа вспыхнула, грохнулась на стойку и погасла.

— Болван ты этакий, — крикнул Кокс, который опомнился первым, Фотерингею,— хорошо, что у лампы металлический резервуар, иначе загорелся бы дом...

— Джентльмены, — растерянно и слабо пробормотал Фотерингей, — я ведь не хотел... Джентльмены... — он был крайне растерян, подавлен, и вообще его словно полностью подменили.

— Да он социалист, — сказал велосипедист, вылезая из-под прилавка, — он социалист и своими дурацкими фокусами нарушает общественный покой и безопасность...

— Ну это уж слишком, — сказал Бомиш,— объясни, Джордж, джентльменам, что ты просто свалял дурака и то, что сделал, простое недоразумение...

— Какое там недоразумение, — крикнул велосипедист, которому было неприятно, что он спрятался под прилавок на глазах у общества, — а красный галстук, который он носит, разве не свидетельствует о его социалистических убеждениях...

— Джентльмены, — растерянно бормотал Фотерингей, — этот галстук я купил просто потому, что он дешево продавался... Я не знаю, о чем вы... Я сам изумлен... Я готов извиниться, если оскорбил общество...

— Я знала одного студента-социалиста, — сказала мисс Мейбридж, — так он тоже носил красный галстук и такой же целлулоидный воротничок...

— Джентльмены, — бормотал Фотерингей, — вот Бомиш может подтвердить... У меня умерла жена... Мы с Джипом, это мой сын, мы живем одни... Целлулоидные воротнички я ношу не из социалистических убеждений, а ради экономии денег на стирке, так как целлулоидный воротничок можно самому вымыть зубной щеткой...

— Вы слышали, что он здесь проповедует, — крикнул велосипедист, — он говорит об экономических проблемах... Это проповедь стачечника...

— Мистер Фотерингей, — сказал Кокс,— я лично против вас ничего не имею, но если вы хотите проповедовать социализм, идите в другой кабак. В моем кабаке о социализме не может быть и речи!

— Послушай, Джордж, — сказал Бомиш,— я не знаю, что с тобой сегодня произошло, но сейчас тебе, пожалуй, лучше уйти...

— Да, возможно, — сказал Фотерингей,— я согласен с вами... Поверьте, я сам страшно расстроен и растерян... Я не знаю, что со мной... У меня почему-то сильно болят глаза и горят уши...

На улице Фотерингей сорвал с горла целлулоидный воротничок, ему было душно. Он шел и тревожно косился на уличные фонари. Перед дверьми своей квартиры на Чёрч-роуд он остановился, сжал руками виски и сказал вслух:

— Что же, наконец, произошло?..

Джип сидел за столом и играл с оловянными солдатиками.

— А что, Джип, — сказал Фотерингей, целуя сына в лоб, — а что, если бы твои солдатики вдруг ожили и пошли маршировать?

— Мои солдаты живые, — сказал Джип, — разве ты забыл, папа, что они из волшебной лавки? Стоит мне только сказать словечко, когда я открываю коробку...

— И они маршируют?

— Еще бы! Иначе за что бы их и любить...