Кинжал Клеопатры

– Guten Tag[32], господин Вебер, – сказала она, надеясь, что разговор на немецком может создать между ними связь.

Но у него явно не было желания разговаривать с ней.

– Добрый день, – сказал он с сильным баварским акцентом. Она знала, что это баварский акцент, потому что один из ее учителей в Вассаре был родом из Мюнхена. – Что бы вы хотели приобрести сегодня, может быть, немного сосисок или вкусное воскресное жаркое?

– Вообще-то я надеялась на несколько минут вашего времени, если вы сможете их уделить. Но да, – согласилась она, думая, что так он станет доброжелательнее, – я не против купить хороший кусочек говядины после того, как вы докурите сигарету, разумеется.

Он настороженно покосился на нее.

– О чем вы хотите спросить?

– Молодая леди, которая жила на третьем этаже…

– Говорю вам, там никто не живет! Wer ist sie[33], что вы так сильно интересуетесь ей?

На секунду она задумалась, не сказать ли ему, что она родственница пропавшей девушки, но предпочла правду.

– Меня зовут Элизабет ван ден Брук, я – криминальный репортер «Нью-Йорк Геральд».

– Aber Sie sind nur ein Fräulein[34], – сказал он, нахмурившись.

– Может, я всего лишь женщина, но могу заверить вас, что я еще и репортер. Настоящий репортер.

Он пожал плечами.

– Ihr Deutsch ist nicht so schlecht[35].

– Спасибо. Но мне бы хотелось усовершенствовать его.

– Можете ли вы пообещать, что я останусь анонимом?

– Даю вам слово.

Оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, он в последний раз затянулся сигаретой, прежде чем раздавить ее каблуком ботинка.

– Komm herein[36], – сказал он, приглашая ее внутрь.

Элизабет последовала за ним в магазин, но, когда он закрыл и запер за ними дверь, ее сердце бешено заколотилось в груди. Впервые в своей жизни она боялась оставаться наедине с мужчиной. Однако оранжевый кот, примостившийся на подоконнике, несколько успокоил ее. Животное томно смотрело на нее из-под полуприкрытых глаз, что, по словам ее сестры, было кошачьим эквивалентом улыбки.

Господин Вебер сам явно нервничал, что также успокоило ее. Развернув вывеску, чтобы показать, что магазин закрыт, он опустил шторы на окнах. В магазине царил безупречный порядок, стеклянная витрина с мясом была отполирована до блеска, но в аромате разделанного мяса, витавшем в воздухе, было что-то зловещее.

– Jetzt[37], – сказал Вебер, расстегивая воротник. – Вы не должны никому говорить то, что я вам сейчас скажу. – Хотя внутри магазина было прохладно, он вспотел.

– Я никогда и никому не упомяну вашего имени.

– Наверху жила молодая женщина. Я не знаю ее имени. И вдруг она исчезла – испарилась.

– Кто заплатил вам за молчание?

На его лице отразилось удивление.

– Как вы…

– Вас видели идущим в банк с большой суммой наличных после того, как вас посетил хорошо одетый мужчина.

– Я не могу раскрыть его личность.

– Значит, вы знали его?

– Я знаю, кто его послал.

– И вы не можете мне сказать?

– Если я это сделаю, то за мою жизнь заплатят меньше, чем за эту груду костей, – сказал он, указывая на миску с суповыми косточками за прилавком.

– Тогда что вы можете мне сказать?

– Полиция вам не поможет.

Его слова повисли в воздухе, эхом отдаваясь в голове. Полиция вам не поможет.

Глава 23

После встречи с господином Вебером Элизабет почувствовала такую сильную усталость, что едва смогла собраться с силами, чтобы сесть в трамвай и отправиться домой. Оказавшись в безопасности, в своей квартире, она разделась и, спотыкаясь, побрела в ванную, где приняла горячую ванну. Ванна в форме львиной лапы была одним из удобств, которое привлекло ее в Стайвесант, когда она искала жилье после колледжа. К большому разочарованию ее матери, о возвращении в городской дом ее семьи на Пятой авеню не могло быть и речи. Хотя отец понимал ее, мать Элизабет чувствовала себя ущемленной. Но Катарина ван ден Брук любила драму, и это позволило ей сыграть многострадальную, недооцененную мать.

Лежа в ванне, от которой поднимался пар, Элизабет скользнула вниз, пока вода не дошла ей до шеи. Вода сняла физическую боль с ее тела, но не смогла облегчить боль, которая сомкнулась вокруг сердца, как тиски. Закрыв глаза, она попыталась не думать ни о чем, кроме успокаивающего звука воды. Но от этого стало только хуже. Она снова оказалась в кладовке, вдыхая аромат бумаги и картона, грифельных карандашей и заплесневелых металлических полок. Однако был и другой запах – что-то знакомое, но она не могла определить, что именно. Ее глаза резко распахнулись. Она узнала этот запах.

Выбравшись из горячей ванны, она потянулась за полотенцем – из египетского хлопка, любезно предоставленным ее матерью, – и обернула им свое тело. Внезапно она увидела образ Салли, закутанной во все белое на дне ямы в Центральном парке. Она уставилась на водяной пар, конденсирующийся на окне ванной, образуя капли, которые стекали по стеклам, подобно тому, как дождь стекал по лицам полицейских, когда они вытаскивали Салли из временной могилы.