Киппенберг

— Вот как со мной обращаются! — услышал я укоряющий голос Ланквица и спросил себя: кто здесь с кем обращается и что здесь происходит?

— Причем мое здоровье оставляет желать лучшего! — Это звучало жалобно. Пик горечи и гнева пройден. Все пошло на убыль, речь начала крошиться на кусочки. — Я был потрясен… провел ночь… на грани… за моей спиной, поскольку никто не считается с тем, что перегрузки моему сердцу категорически противо… а ты вместо того, чтобы служить опорой… поддержка… мне… — И дальше уже совсем жалобно: — Едва мне удалось обрести в стенах лаборатории тот покой, который столь необходим… каждому человеку… моему сердцу, как Кортнер огорошивает меня сообщением о том, что́ вытворяют у меня за спиной.

Ага, так это Кортнер, подумал я. А я-то позволил взять себя на испуг, я совсем забыл, как Кортнер бродил вчера по всему институту, и вынюхивал, и выспрашивал. У меня, в машинном зале и черт знает где еще. Теперь все стало, ясно. Я выпрямился в кресле и спросил:

— А что же это вытворяют у тебя за спиной?

— Думаешь, я не вижу, — продолжал Ланквиц, — как вы обходите мои распоряжения? Втираетесь к Хадриану якобы для проведения серии опытов, а потом вдруг… А на деле вы хотите…

— Не говори загадками, — сказал я. — Кто хочет и чего хочет?

Возбуждение Ланквица еще не до конца улеглось, и он взорвался:

— Ты обязан был уберечь меня сегодня утром от этой сцены, уж не думаешь ли ты, будто я вообще проспал эту… эту самую конференцию работников высшей школы? Уж не думаешь ли ты, будто я не знаю, что очередь дойдет до каждого… что и я должен успешной работой заслужить право на дополнительные ассигнования?.. Неужели ты не понимаешь, что я в своей лаборатории только к тому и стремлюсь, чтобы добиться… добиться прочного взаимодействия с техническим развитием… что сейчас наша задача — рационально использовать все возможности… Но все-таки под моим руководством и не у меня за спиной. Неужели ты этого не понимаешь?

Занятно, подумал я, в высшей степени занятно. Это что-то совершенно новое и вдобавок малость сумбурное. До сих пор он даже заикаться при нем не велел насчет конференции. Не иначе, что-то случилось. Теперь я внимательно вгляделся в шефа и наконец понял, что речи Ланквица продиктованы глубоким отчаянием. Это открытие тотчас превратило меня в холодного, расчетливого тактика, который совершенно точно знает: отчаявшегося добивать нельзя. Следовательно, надлежит выйти из конфронтации и действовать осторожно и осмотрительно, ибо даже такой человек, как Ланквиц, будучи загнан в угол, может предпринять отчаянные, другими словами, совершенно бессмысленные шаги.

— Кортнер ударил в колокол немного раньше времени, — сказал я примирительно. — Во всяком случае, за твоей спиной ничего не происходит. Пока все это лишь прикидки и раздумья.

Какое-то мгновение Ланквиц пристально смотрел на меня, но именно мгновение, не более того. Несколько секунд понадобилось на обратное перевоплощение — и вот уже за столом снова сидит крупный ученый по имени Ланквиц, правда, слегка осунувшийся, но с полным достоинством прикрывающий свою наготу. Однако мне уже удалось глубоко заглянуть в него, и я понял: даже у этого человека поступки и действия можно предсказать лишь приблизительно, в очень грубом приближении, а порой и в грубом нельзя. Да послужит мне это наукой.

И вот уже Ланквиц спросил меня своим обычным, учтивым тоном:

— А теперь объясни, пожалуйста, точнее: о чем идет речь?

— Бывают в жизни такие случаи, — издалека начал я, — которым мы должны быть, по сути дела, благодарны, даже если они чреваты всякими сложностями. Другими словами: то, что доктор Папст заявился к нам со своей документацией, — это просто случай. — После чего я предельно сжато, однако же более чем понятно для Ланквица рассказал ему про японскую установку, не забыв упомянуть и про миллионы твердой валюты. Долго говорить мне не пришлось.

Ланквиц, восседавший за своим столом, теперь уже полностью овладел собой. Он даже откинулся на спинку кресла, еще более расслабленно, скрестил руки на груди и при каждом моем слове понимающе кивал. Все, что я ни рассказывал, его, судя по всему, совершенно не занимало, он не проявил ни тени возбуждения, а спокойствие его было столь убедительно, что я уже собирался прокомментировать все выше сказанное. Но я не осуществил свое намерение, я промолчал, потому что вся краска вдруг отхлынула от щек Ланквица и он вдруг предстал передо мной бледный как мертвец.