Киппенберг

Ей-богу, с Ланквицем что-то произошло, иначе я ничего не понимаю! Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Сейчас играет роль только одно: шеф готов раскошелиться! Я этого добился! Я всегда это говорил, и я оказался прав также и перед Босковом, который со своим вечным принципиальничаньем только сломал бы себе шею на этом деле, упрямство нашло бы на упрямство, коса на камень. Цели достигают не нескончаемыми дебатами по принципиальным вопросам, а гибкостью, дипломатией и проворной хваткой, едва представится шанс. И вот шанс представился. И я его не упущу. Отдел апробации и отдел химии еще свалятся к моим ногам, как спелые плоды с дерева. Потому что на меньшую цену я не соглашусь. Я вывезу телегу из дерьма, но за это предоставьте мне право распоряжаться всеми отделами, даже учитывая будущую перспективу. Пусть шеф сохраняет за собой лабораторию, пусть снова станет тем, чем был раньше: гениальный экспериментатор, который подбрасывает институту массу новых идей, пусть Кортнер и впредь занимается административной белибердой, зато я смогу работать. Я знаю, какую задачу предстоит решить, я знаю, что это нелегкая задача, скорей, даже трудно выполнимая. Но для чего тогда существует группа, а в ней множество умов, от Боскова до Юнгмана, от Харры до Мерка? Да для того, чтобы решить эту задачу! И очень хорошо, что она нелегкая, ибо только тогда получится большой, полный успех!

Но я ничем не выдал обуревавшую меня радость. То, что станет успехом для нас, не должно обернуться поражением для Ланквица, и для Кортнера тоже не должно, и уж тем паче для Хадриана. Хадриан вообще не станет возражать, если кто-нибудь выведет его из сонливого равнодушия, он снова возродится как химик. Кортнеру тоже будет предоставлен шанс, он тоже сможет в дальнейшем показать, сохранилось ли в нем что-нибудь, кроме унылой посредственности. Если нет, тогда пусть катится в фармацевтическое училище, его уже давно приглашают перейти к ним, чтобы готовить к суровой прозе жизни будущих провизоров.

Вот какие мысли кружились у меня в голове, потом вдруг я с такой мучительной ясностью осознал, в какую историю ввязываюсь, правильнее сказать, уже ввязался с понедельника, что вдруг невольно задал себе вопрос, а не рассчитывал ли я, пусть подсознательно, выбраться подобру-поздорову из нашей затеи через ланквицевское «не представляется возможным», как через черный ход? Может, я просто решил сделать красивый жест, не имея серьезных намерений? Не надо себя обманывать, не надо быть ослом, который надумал сплясать на льду.

— А ты не видишь никакой возможности, — робко перебил мои размышления Ланквиц, — если бросить все силы?..

— Не знаю, не знаю, — рассеянно отозвался я, — может, и вижу, дай подумать.

Мне следовало прикинуть степень риска. Если в пределах отпущенного мне времени и всех предоставленных в мое распоряжение средств вероятность успеха составляет всего лишь ноль целых пятьдесят одну сотую, то и тогда я должен идти на риск. Два года назад Шнайдеру без особых трудов удался синтез, минуя некоторые промежуточные стадии, которые тогда никто особенно точно не зафиксировал, потому что от эксперимента ждали лишь общетеоретических выводов. А здесь могли и должны были возникнуть проблемы, и даже вполне серьезные. Но это уж дело Хадриана с ними справляться. Дальше надо прикинуть, как насчет техники, сырья, энергозатрат и пропускной способности нашей аппаратуры, начиная от лабораторного опыта или же пилотной установки, которая даст нам потом достаточно цифровых данных, только успевай обрабатывать. Правда, формально кинетика реакций особых трудностей не представляет. Харра назовет это старыми историями, но вот технология со всеми хитростями, со всякими массо- и теплопередачами в больших масштабах — это ведь тоже непростая штука… Авось хоть ЭВМ не выдвинет дополнительных проблем. Я перегнулся, чтобы достать телефон на столе у Ланквица, и набрал номер машинного зала.

— Лемана, пожалуйста… хорошо, я подожду.

Ланквиц тоже ждал. Он понял, что спектакль по взвинчиванию цены кончился, знал он также из своего опыта работы в концерне, как каменист и долог путь от лабораторного опыта к промышленному производству.

Леман подошел к телефону.

— Ну, в чем дело?

— Нас тогда перебили, а я хотел просто убедиться, собрал ли ты весь пакет программ. Собрал весь — и еще сверх того? Приятно слышать… Да, более высокого порядка… Возможно, Гаусса, но ее нет в пакете программ… Меня интересуют приблизительные расчеты коэффициента Фурье, расчленение эмпирически заданных кривых, какими их рисуют самописцы… Вот и хорошо! Да, а машинные инженеры? Прямо сегодня ночью? Вот и отлично, Курт, вот и отлично! А теперь выбрось к черту свой скептицизм, так нельзя подходить к делу. Ну ладно, поговорим позже. Пока все. — Я положил трубку.