Кира

– Я сам не знаю. Возможно. Но почему именно в такой форме? То есть, я могу вот что понять: летние пейзажи, которые выворачиваются наизнанку – это, очевидно, моя жизнь до маминой болезни и после неё. Работа подсознания и всё такое. Но вот…

– Виктор? – моментально насторожился Ефим Маркович. – Что «но», Виктор?

Уткнувшись лицом в ладони, я глянул на своего собеседника через разведённые пальцы и проговорил глухо, но отчётливо:

– Я не всё вам рассказал. Есть в этих снах ещё одна… Одно… Одно чудовище.

– Так-так… – Ефим Маркович всем корпусом подался вперёд. В глазах его появился азартный блеск.

– Это… Я даже не знаю, как описать. Сны различаются, но всегда в них есть… – я сглотнул, чтобы избавиться от сжавшей горло судороги и продолжил: – В каждом сне я встречаю её. Каждый раз. Так или иначе всё заканчивается… ей.

Сбиваясь и запинаясь, я постарался описать учёному преследовавшее меня создание. Образ девочки никак не желал складываться. Из подсознания постоянно всплывали картины ужасно изуродованного тела, мешая сосредоточиться. Сомнологу, впрочем, хватило и этого, чтобы сделать какие-то выводы. Он слушал, скользя взглядом по книжным полкам и постукивая себя по подбородку сложенными вместе указательными пальцами.

– Повторяющиеся кошмары, – проговорил старик, когда я закончил. – Это не такая уж редкость. Чаще они, конечно, встречаются у детей, но бывает, что и взрослые страдают них. Обычное, в общем-то, дело. А вот то, что связывают их не события и не декорации, а некий персонаж – это уже более любопытно. Тут есть о чём поразмыслить.

Я кивнул головой:

– Я очень устал от этого всего. От неё устал. Как будто преследует меня…

– Ну, ну… – Ефим Маркович, не удержавшись, улыбнулся. – Давайте не будем мистифицировать происходящее. Скажите лучше, эта фигура, ваша преследовательница, она в каждом сновидении появляется? Неизменно, из раза в раз?

Я снова кивнул.

– На самом деле, сперва никакой девочки не было. В первые дни я видел расплывчатые разноцветные пятна: зелёное, жёлтое, белое… Больше всего обычно было зелёного. Слышались какие-то звуки, которые никак не получалось определить. А потом в одном из ярких пятен появлялась червоточина. Иссиня-чёрное пятно, из которого вырастала огромная клякса. Она вбирала в себя яркие цвета, как будто отравляла их или пачкала. Потом появлялись звуки: невнятное бормотание, стоны, хриплое дыхание. И я просыпался.

Ефим Маркович, внимательно слушавший рассказ о том, как развивались мои кошмары, мелко покивал головой и поправил очки, сползшие на кончик носа.

– Любопытно, очень даже, да. Скажите, Виктор, с чем у вас ассоциируется зелёный цвет?

Я пожал плечами:

– С летом? Травой? Деревьями?

– Хм, хм… – он опять пригладил редкие мягкие волосы и вернулся к первоначальной теме: – А потом из так называемой «кляксы» появилась она?

– Да… – я содрогнулся. – Поначалу просто мелькала на периферии. Среди деревьев, далеко впереди на дорожке появлялась. Я даже разглядеть не успевал её толком, сразу просыпался. А однажды она…

Я едва не сказал старику, что она приблизилась ко мне, но это было бы неверно. Она скорее позволила мне приблизиться. Вновь появившись на краю видимой части тропы, она застыла там, глядя прямо перед собой, словно не замечая меня. Такая же, как и всегда до и после: тёмные шорты, белая майка, нелепый красный платок на шее – не иначе, дань подростковому кокетству. Постриженные под каре волосы обрамляли лицо, вот только черты его разглядеть никак не удавалось, они всё время расплывались, будто были не в фокусе.

Я подошёл к ней медленно, чувствуя чудовищную неправильность в том, что она стоит посреди леса. Даже приняв человеческий облик, она была червоточиной в ярких пезажах: слишком чужая, лишняя. От неё воняло чем-то неприятным, вроде болотной тины. Или мокрым трухлявым деревом, внезапно всплывшим со дна водоёма. Не совсем так, как может пахнуть долго лежавшая на солнцепёке дохлятина, но довольно похоже. С каждым шагом мне становилось всё сложнее идти. Как будто я пробирался через густой кисель. Воздух дрожал, как бывает над раскалённым асфальтом летними днями. Деревья искривлялись, переплетаясь друг с другом и завязываясь в невообразимые узлы…

Видимо, я вновь надолго замолчал, потому что Ефим Маркович, несмотря на свою тактичность, поинтересовался:

– И когда вы подошли? В тот самый первый раз.

Я ответил, крепко растерев лицо ладонями:

– Когда я подошёл, она улыбнулась, и… – меня передёрнуло. – И у неё изо рта выползло какое-то насекомое. И я проснулся. Опять.