Кира в стране дирижаблей

– Родная, – ему нравилось это слово. В отношениях между мужчиной и женщиной порой проходят года прежде, чем это слово может прозвучать. А у Влада было право произносить его. Хотя бы, потому что она его сестра, и плевать, что сейчас он скорее вкладывал в него совсем другой, более нежный смысл. Но он был готов сделать что угодно, лишь бы она не страдала, лишь бы ей не было так больно.

Он хотел сказать, что не стоит выдавать желаемое за действительное, но не стал. Смерть – это окончательно. Но это звучало бы жестоко. Так мог сказать Дракула-старший, а Влад не хотел становиться похожим на отца. Да и тут вообще нельзя подобрать какие-то слова. Они только мешают, поэтому он просто прижимал ее к себе, надеясь, что она почувствует, что не одна.

– Не будешь есть? – только и спросил он, чтобы не слышать ее тишины, чтобы говорить, потому что, пока люди говорят, они живы. Им надо жить, какими бы они ни были.

Кира медленно повернула голову, пытаясь ей помотать, но остановилась. Голова смотрела вбок, как у сломанной куклы, у которой кончился завод.

Влад обволок ее лицо своими руками.

– Я с тобой, – прошептал он. – Я рядом, и я о тебе позабочусь.

Он, как ребенка, уложил ее в кровать и накрыл одеялом. Кира не шевелилась.

– Помнишь, как мы играли в «Дочки-матери»? – спросил он со всей лаской, на которую только был способен.

– Это я тебя заставляла, – Кира, как могла, улыбнулась.

22

Солнце садилось и поднималось несколько раз, заставляя всех живых подниматься вместе с ним. Дни шли вялые и скучные, их приходилось проживать, только чтобы на следующее утро встретить точно такой же день. Время тянулось медленно, но все же тянулось, унося с собой воспоминания о похоронах, на которые Кира не поехала и только слышала о них.

За все это время она говорила только с Владом, который как будто понимал ее. Они сблизились еще больше, и ей все чаще казалось, что они – какое-то странное подобие семьи: сидят вдвоем в креслах перед камином, а в ногах копошится Пашик. Напротив Киры сидела не ее муж, а на полу не ее сын. Но раз уж все в этом мире неправильно, то и исправлять нет смысла. Такая им досталась семья и с этой семьей им и надо жить. Так нелепо и неправильно срасталось обратно разрушенное счастье. Ее воспоминания о доме и детстве теперь были чем-то совсем далеким. А вокруг все сломано и запутано настолько, что чинить уже нет смысла. Ее жизнь – безнадежно плохая картина, которой не поможет реставрация, ее жизнь – заброшенный дом, который не спасет ремонт.

Ей приходилось жить в этой картине и в этом доме, потому что иногда обстоятельства таковы, что изменить их невозможно, а если попытаешься – сломаешь хребет. И вот она просто доверилась Владу и своей судьбе, надеясь, что рано или поздно на горизонте замелькает свет того восхода, который все-таки будет отличаться от всех остальных.

И все-таки жизнь мудрее людей, она сама расставит все по местам, даже если людям кажется, что места эти странные и несуразные…

И медленно, из прибывающего поезда будущих событий, на перрон выйдут новые игроки.

Влад зашел в комнату Киры, та лежала в кровати в ночной рубашке. Был уже час дня, но она еще не вставала. Кира дочитывала «Аду».

– Это книга Однабокова? Думаю, ему будет приятно, – Влад сел рядом с Кирой.

– Я ему не говорила, что читаю его книги.

– Отчего же?

– Мне не хочется с ним говорить, – Кира перелистнула страницу. Но смысл печатных слов ускользал от нее по мере того, как комната наполнялась словами устными.

– Надо вставать! ты так всю жизнь проспишь. Или станешь как мой отец: будешь жить по ночам и пить кровь, – он попытался развеселить сестру.

– Я не хочу вставать, – безразлично ответила она.

– Придется. Сегодня будет бал!

– Что значит бал? – не поняла Кира.

– Танцы… гости… – смутился Влад.

– Я не пойду, – поморщилась Кира.

– А идти и не придется. Он в нашем доме будет.

Этот ежегодный прием Адольф Дракула устраивал в середине лета, через несколько недель после парада, объяснил Влад. Конечно, Кира могла остаться в своей комнате, заперев ее на ключ, но музыка и шум голосов достали бы ее и там.

– Знаю, тебе сейчас тяжело, но ты уже много дней сидишь вот так – не шевелишься. Может стоит изменить тактику? Попробуй отвлечься. Тебе больно, потому ты хочешь, чтобы тебе было больно. Ты знала, что такое смерть. Я уже говорил это однажды и скажу снова: ты потеряла маму, и я тоже – и поэтому мы должны держаться друг друга. Я тебя понимаю, но и ты, прошу, пойми меня. Мне жаль твою подругу, но Эрика ты знала всего один вечер. Ты сама это рассказывала. И сейчас тебе плохо скорее от неожиданности, нежели от боли. Это не то чувство, которое загоняет в тебя кол так, что ты уже не можешь пошевелиться. Ты должна жить, хотя бы ради тех, кто живет рядом с тобой, ради себя, в конце концов.

Кира закрыла книжку.

– Хорошо. Я приду на бал.

23