Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства

Романовы после 2 марта 1917 года тоже стали одной из «корон без трона». Однако первые несколько лет после революции они оставались в достаточно неоднозначном положении, фактически не имея главы, если не считать морального авторитета Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны и старшего в роду Великого Князя Николая Николаевича-мл. При всем этом их положение полностью подходит для того, чтобы считаться «короной», но в полной мере это уже определится начиная с первых лет изгнания.

Когда в декабре 1918 года HMS «Форсайт» (HMS Foresight), а в апреле 1919 года дредноут HMS «Мальборо» (HMS Marlborough) увез южную группу Романовых в Европу[120], в Финляндии уже оставался на тот момент Великий Князь Кирилл Владимирович со своей семьей, а иными путями через Петроград и Румынию Россию покинул ряд других представителей династии. Всего в изгнании оказалось около 40 потомков династии. Из них лишь две части рода до сих пор спорят за главенство в семье и династии.

Отвечая на вопросы оппонентов, которые сразу появляются при постановке данного вопроса, сразу приводим наиболее логичный аргумент — следует разделять понятия «род» и «династия». Дом Романовых как обычный род имел те же проблемы, которые имеют место в других монарших домах мира. Всегда есть те, кто отстаивает право на свое главенство, но вопрос в том, на какие юридические и фактические основания делают упор соперники.

В фамилии Романовых в ХХ веке фактически произошло разделение по признаку законности их претензий. На самом деле, если искать истоки данного конфликта в 1920-х гг., то этот вопрос будет не совсем корректно поставлен. Проблема в том, что возглавление династии в 1920-е гг. исходило не из династического принципа, а из вопроса предрешения государственного строя России после ее освобождения от большевизма. И уже после того, как данный вопрос был поставлен как Кириллом Владимировичем (предполагавшим восстановить в России монархию), так и Николаем Николаевичем (сторонником непредрешенческой идеи), начался кризис и династический. Так, принявший на себя титул Императора Всероссийского Кирилл Владимирович фактически своим шагом обозначил свою позицию по отношению к форме правления, но также и главенства в династии.

На самом деле, появление «монарха» в изгнании в Русском Зарубежье оформило продолжение цепочки умершего государства при сохранившейся его «короне», о чем мы уже говорили. Русское Зарубежье фактически есть и квази-государственность, при наличии здесь определенных символов власти и определенных его институтах. Но появление «короны» отнюдь не возвращало идею государственности, оно лишь констатировало то, что идея исторической преемственности Русского Зарубежья и дореволюционной России не может исчезнуть. Эта преемственность (культурная, историческая, отчасти даже и идеологическая), казалось бы, накладывала на главу квази-государственности определенные обязанности и задачи. Но, что важно, обязанности Кирилл Владимирович принял на себя сам, сам же пытался их реализовать на практике, в то время как его политические оппоненты фактически саму эмиграцию и возглавили. Иными словами, идея монарха и идея «народности» эмиграции резко не совпадали. Это произошло отчасти из-за того, что «народ» русской эмиграции был более занят своим бытом, нежели политикой, но также повлияло на его мировоззрение участие в Февральской революции Кирилла Владимировича. Его оппонент в те дни оказался на стороне проигравших, поэтому к нему и доверия было больше.

Несмотря на резкое различие в целях и задачах «народа» и «короны», эти две части единого целого все же появились. Кристаллизация идеи монархии происходила постепенно, впрочем, как и кристаллизация эмигрантской народности. Фактически обе эти институции окончательно оформились к 1925 году, т. е. к моменту, когда эмиграция созрела для своего политического выбора. Разве что момент оказался упущенным.