Кирза и лира

— Вы это куда, мужики? — вопрос риторический. Мы проходим дальнее, запасное, КПП. Дежурит сейчас сверхсрочник, помдеж, и пара молодых солдат. КПП дальнее, практически закрытое, но именно там и можно проскакивать в самоволку, либо принимать гостей. Вот и сейчас, чуть в сторонке, в кустах стоит парочка раскрашенных девчонок и двое салаг, «химики», из химроты. Лица у них раскрасневшиеся, девочки хихикают, стреляют глазками, салаги выгибают грудь, нетерпеливо переступают с ноги на ногу, косят на подходы к КПП — не застукал бы кто.

— А! На халтуру опять! — кисло бросает Генка, показывая на наши инструменты. У меня в руке баян в футляре, у Артура гитара в чехле, у Генки футляр от саксофона-альтушки (с бутылками). Мы в дембельской форме, я замыкающий.

— Угу… — угукает помдеж, он знает кто мы. — А что, здесь, ближе что ли? — спрашивает.

— Ну!

— Во-он там наш автобус стоит. — Показывает куда-то за угол Артур.

Слышу тихий вопрос молодых солдат к помдежу: «А куда это дембеля-музыканты пошли, а товарищ прапорщик?» «На Кудыкину гору. — Сварливым тоном скрипит помдеж. — Много будете знать, скоро состаритесь! Берите, давайте, мётлы, бля, и метите вон дор-рогу» «Так мы же только что, тов…» «Дав-вайте, я сказ-зал! А то щас, пи… у меня получите!»

Обычная, вялотекущая службистская армейская мелодия на две четверти: Мети-давай! Мой-давай! Шагай-давай! Молчи-давай!..

Идём быстро и… в затылок! Дурацкая привычка, замечаю. Так за три года натаскали, что даже вдвоем ходим или шеренгой, или в затылок. Естественно в ногу. Ребята это тоже заметили — весело рассмеялись и сломали строй, перестроились… теперь, в шеренгу. Опять рассмеялись: не получается никак. Стоп! А какие еще варианты есть на гражданке?.. А я помню?

Прошли ряд переулков, пересекли улицу, дворами, насквозь, прошли остальной отрезок…

Дружно вытираем об коврик подошвы сапог… Открывает хозяйка. Она сегодня как никогда выглядит очень празднично и очень молодо. В легком голубом платьице, в белых цветах, в кухонном переднике, нитка белого жемчуга на шее, раскраснелась от плиты, улыбается. Глаза… А глаза, я вижу, грустные. Даже очень. Завтра я улетаю. Она знает. Самолет у меня завтра, в восемнадцать тридцать. Мне тоже очень грустно от этого. Очень!

— Проходите, проходите, пожалуйста, мальчики. Ой, у меня кажется, горит… Паша, помоги тут, похозяйничай, за меня!..

Оля убегает на кухню, а мы, плавая в пряных, ароматных запахах идущих из кухни, жмурим глаза от предстоящего застольного удовольствия, сбрасываем сапоги, снимаем фуражки, ремни, весело толкаемся, мешаем, друг-другу, проходим в комнату. Генка, с винным футляром, ныряет на кухню: «А вот это куда можно поставить, Оленька? А можно, я вам помогу?» Уже заигрывает, рефлекс у него такой. А мы с Артуром чинно проходим в зал. Артур, живот вперед, восхищенно крутанув глазами, глухо прихлопнув по животу в подтверждение ладонями, молча показывает своё полное одобрение условиями моей подпольной службы, нормально, мол, старик, устроился, классно у тебя здесь. Одними глазами спрашивает: как она, переживает, что улетаешь завтра, нет? Да, — киваю головой, — сильно переживает. А что я могу сделать? — пожимаю плечами. Угу, — поджав губы, соглашается Ара, — се ля ви, старик, черт её возьми!

— Первый тост за дам! За присутствующих женщин, господа-дембеля!.. — Галантно, с полупоклоном, протягивает Генаха свой фужер к Олиному бокалу. Мы с Артуром дружно поднимаемся и сдвигаем фужеры. Да!

— Нет-нет-нет-нет! — Решительно убирает свой бокал Оля, и останавливает нас. — Подождите, мальчики. У меня есть другой тост. Разрешите?

— Да!

— Конечно!

— Вам, Оленька, всё можно! — скосив один глаз к переносице — точь в точь как Савелий Крамаров, с тем же выражением лица, смешит Генаха. На Генку сейчас вообще уморительно смотреть. Мы все уже переоделись в гражданское. Я надел брюки от своего серого костюма и светлую рубашку. Артур, моё трико и такую же, но кремовую, рубашку, а Генке моих тряпок не хватило. Оля, шутки ради, предложила что-нибудь из своего юбочно-кофточного гардероба. Генка легко выбрал. Получилось смешно и уморительно. Сейчас он сидит за столом в её прозрачной кофточке нежно-розового цвета, она ему, конечно, велика, в глубоком вырезе торчат его тонкая шея, ключицы и кудрявый черный волос на груди. Широкие рукава ниспадают к запястьям.

Закусок полон стол, есть и горячее: куры жареные, рыба, дымятся на плите, на кухне, я знаю, пельмени. Домашние, причем пельмени. Сам помогал лепить накануне. Радиола мягко поет голосом ВИА «Самоцветы»: «Не повторя-яется, не повторяе-ется, не повторяется такое никогда!..»