Кит на пляже

Мы идём по мосту и медленно спускаемся вниз, к реке. Там, среди плакучих ив, на берегу стоят скамейки. Мы садимся немного передохнуть. Это называется «пляж», хотя это никакой не пляж; никто не купается в реке, которая течёт через город. Можно подойти прямо к кромке воды. Стоишь на каменистой насыпи, и река лениво течёт прямо у твоих ног. На пляже вечером по пятницам собирается молодёжь. Сюда ходят восьмиклассники и девятиклассники. И старшеклассники тоже. Петра, Брина и Айда с ума сходят по пляжу, приходят сюда каждую пятницу. Алекс тоже приходит. Один раз он и меня позвал, но у меня по пятницам вечером всегда были занятия йогой. Я ни разу с ним не ходила.

Мы с Игорем сидим на скамейке. Холодно. Смотрим на тёмную гладь реки перед нами. Потом Игорь внезапно берёт меня за руку, неловко её поднимает, ещё более неловко кладёт себе на плечи. Потом прижимается ко мне.

– Жми, жми меня, – говорит он, – холодно, холодно.

Я держу его за плечо и прижимаю к себе. Он крупнее меня, хотя и младше. Я читала, что у некоторых детей в его возрасте физическое развитие уже завершается, то есть он до конца останется таким, как сейчас. И он довольно круглый. Ну, толстый. А я мелкая. Ростом с него, но по объёму гораздо меньше. Я мельче всех в классе.

Я обнимаю его за плечи, и рука у меня уже болит. Он всё сильнее прижимается ко мне. Уже практически ложится ко мне на колени. Заспанный. Тяжёлый. Неразумно было брать его с собой. Папа мне много раз говорил: «Если идея плоха – отвергай её сразу. Только так ты сможешь быстро найти другой вариант».

– Игорь хочет спать, – говорит он.

– Подожди! Не засыпай, пожалуйста, – пугаюсь я. Как я его дотащу до дома, если он заснёт? Теперь мне абсолютно ясно, что ночная прогулка была очень-очень так себе фантазией. Игорь тяжёлый. Надо его как-то доставить домой. Если он заснёт, сделать это будет сложно…

Я осторожно убираю руку с его плеча, хватаю его за воротник куртки и слегка тормошу:

– Игорь, Игорь! Не спать, не спать!

Он смотрит на меня. Широко распахнутыми глазами. Явно очень старается послушаться.

– Не спать. Нет! Не хочу спать. Нет! – очень решительно говорит он. Его желание сделать по-моему такое трогательное, что я улыбаюсь. Ещё никто никогда так искренне не старался сделать так, как я хочу.

– Ты-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – вдруг воодушевлённо подпрыгивает он – так резко, что я аж отшатываюсь. – Ты рада! Я рад, когда ты рада!

– Всё хорошо, всё хорошо, – пробую я его успокоить, хотя нет никакой разницы, громко он говорит или нет: мы на пляже и ближайшие дома далеко, на другой стороне улицы.

Игорь серьёзнеет. Смотрит на меня; и я смотрю на него. Когда мы выдыхаем, пар изо ртов сплетается в одно общее облачко.

– Я с тобой, – решительно говорит Игорь, – я с тобой.

Я ничего не говорю. Не отвечаю, хотя мне кажется, что он ждёт от меня какого-нибудь ответа. Может быть, это просто моя фантазия. «Такие дети вообще чего-нибудь ждут при общении с другими людьми?» – думаю я. До сих пор мне казалось, что они сразу всё забывают, что ничего не запоминают, что ничто для них не имеет значения.

– Мама меня не любит, – вдруг говорит он.

Поначалу мне кажется, что я ослышалась.

– Кто? – спрашиваю я.

Он не отвечает. Смотрит на реку, которая едва заметно течёт перед нами во тьме.

– Кто тебя не любит? – снова спрашиваю я.

– Не любит, – кивает он и потом повторяет ещё несколько раз: – Не любит, не любит, не любит.

– Любит, конечно, – пытаюсь я его утешить; мне кажется, что он это всерьёз. Впрочем, Игорь всегда всё говорит всерьёз. Всё, что он говорит, любые мелочи, он имеет в виду всерьёз и по-настоящему. Если он радуется – он по-настоящему радуется, если упрямится – по-настоящему упрямится, если обнимает тебя – это тоже всерьёз, до синяков на рёбрах; если он доволен, он всем видом показывает, что доволен. Он не врёт. Не умеет притворяться, что он твой друг, если этого не чувствует. Не как Петра, или Брина, или Матевж, которые не говорят того, что думают. Не как учителя, которые всё время что-то такое несут; не как мама, которая ни на что не отвечает прямо, только объясняет что-то вокруг. Не как Алекс, который тебя обнимает, а целуется с другой. Игорь говорит и показывает то, что он на самом деле чувствует и думает. Этому тоже стоило бы поучиться у даунов.

Мне вдруг становится стыдно, что я называю его дауном. Да, у него синдром Дауна; да, это ошибка, как млекопитающее в рыбьем царстве, он действительно не такой, как все, но, когда я говорю «даун», я всегда думаю про что-то плохое, про испорченный довесок к нашей семье. Теперь мне стыдно. Я никогда не называю его братом. Даже если я говорю так, я как будто специально выделяю слово «брат», как будто хочу подчеркнуть, что это неправильный брат, брат, которого мне навязали, не совсем прямо настоящий брат. Испорченный брат.

– И он тоже. – Игорь вытаскивает меня из раздумий.

Я уже боюсь спрашивать, но всё-таки спрашиваю:

– Кто?

Он отвечает сразу:

– Папа.