Китайская интеллигенция на изломах ⅩⅩ века : (очерки выживания)

Молодой поэт создавал свои первые стихотворения в период наивысшего подъёма «движения 4 мая», когда всех мыслящих людей в стране захватил порыв революционного энтузиазма, когда молодёжь увлеклась романтикой борьбы, мечтала о перестройке общества. Го Можо проповедовал идеи, близкие тысячам его соотечественников. Сила таланта дала ему возможность блестяще воплотить в своих произведениях лучшие порывы и светлые идеалы времени, а влияние западноевропейских романтиков в значительной степени способствовало тому, что идеалы эти поэт выражал в приподнятой романтической форме: именно романтизм наиболее соответствовал тогда духу времени. Гневный протест против существующего порядка, пафос патриотизма, свободолюбивые настроения сочетались в поэзии Го Можо с ломкой традиционных ограничений в стихосложении, с новой манерой поэтического письма. Решимость и страстность, с какой Го Можо звал к полному отречению от старого уклада общественной жизни страны, производила огромное впечатление на современников.

Идеей разрыва со старым проникнуты все 54 стихотворения сборника «Богини». В стихотворном «Предисловии» к сборнику Го Можо так говорит о своих целях:

Я — пролетарий. Лишь тело моё —
Вот моя собственность. Им я владею,
А больше и нет у меня ничего.
Созданы мною «Богини» теперь.
Это на собственность, скажем, похоже,
Но мне коммунистом хотелось бы стать —
Так пусть они станут общими тоже.
«Богини» мои!
Идите, ищите таких же, как я, беспокойных людей,
Идите, ищите пылающих так же, как я.
В души милых мне братьев, сестёр загляните,
Струны сердец их затроньте,
Разума факел зажгите![63]

Слова «пролетарий» и «коммунист» в этом стихотворении, конечно, ещё не свидетельствуют о наличии у молодого поэта марксистского миропонимания. Го Можо называет себя пролетарием в самом узком смысле слова (неимущий!), а коммунистические идеи здесь понимаются несколько примитивно: коммунистическим автор считает общество, где всё будет общим. Поэтому, на наш взгляд, заблуждались те критики и литературоведы (например, My Мутянь), которые спешили объявить Го Можо тех лет пролетарским поэтом. Нельзя согласиться и с утверждением My Мутяня, что, будучи пантеистом, поэт в то же время уже «последовательно и до конца» стоял на позициях марксизма[64]. Элементы пантеистического мышления, действительно присущие Го Можо в ранний период его творчества, мы попытаемся рассмотреть ниже. Но о сформировавшемся марксистском мировоззрении поэта тогда ещё рано было говорить, и сам он подчёркивает в своей автобиографии:

«В стихотворном предисловии к „Богиням“ я сказал, что „я — пролетарий“ и хотел бы стать коммунистом, но это была только игра слов[65], на деле же я тогда толком и не понимал, что значит пролетариат и коммунизм»[66].

Сказанное, разумеется, ни в коей мере не умаляет ни идейного значения первых произведений Го Можо, ни их художественной ценности.

В революционных стихах поэт-романтик напоминал своим современникам величественные предания древности, стремясь пробудить в сердцах читателей патриотические чувства, зажечь их ненавистью и любовью, пылавшими в сердце самого поэта. Эту задачу стихи выполняли блестяще. В статье «Эпоха „Богинь“» Вэнь Идо писал, что в успехе «Богинь» нет ничего удивительного, ибо строки их полны гнева и энергии. Критик приводил слова из письма видного поэта и драматурга Тянь Ханя к Го Можо:

«Каждое твоё стихотворение — это твоя кровь, твои слезы, это вся твоя жизнь, это летопись твоих терзаний»[67].