Китайская классическая поэзия

Та стена на востоке
высока и тянется долго,[16]
Извивается в далях
неразрывным нигде заслоном.

И когда буйный ветер,

землю вверх взметая, поднялся,
Там осенние травы
разрослись и всё зеленеют.

Времена — все четыре —

за одним другое на смену,
И уже вечер года
с быстротой какой набегает!

В «Песнях», в «Соколе быстром»,

есть избыток тяжкой печали,
А «Сверчок» в этих «Песнях»
удручает робостью духа.[17]

Так не смыть ли заботы,

волю дав велениям сердца:
Для чего людям нужно
па себя накладывать путы…

В Янь-стране, да и в Чжао[18]

очень много прекрасных женщин,
Среди них всех красивей —
светлолицая, словно яшма,

И она надевает

из тончайшего шелка платье
И выходит к воротам,
чтоб разучивать «чистые песни».[19]

Звуки струн и напевы

до чего ж у нее печальны!
Когда звуки тревожны,[20]
знаю, сдвинуты струн подставки;

И в возвышенных чувствах

поправляю одежду чинно,
И, растроганный думой,
подхожу к певице несмело,

Про себя же мечтаю

быть в летящих ласточек паре,
Той, что глину приносит
для гнезда к госпоже под крышу!

ТРИНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Я погнал колесницу
из Восточных Верхних ворот,
Вижу, много вдали
от предместья на север могил.[21]

А над ними осины

как шумят, шелестят листвой.
Сосны и кипарисы
обступают широкий путь.

Под землею тела

в старину умерших людей,
Что сокрылись, сокрылись
в бесконечно длинную ночь

И почили во мгле,

там, где желтые бьют ключи,[22]
Где за тысячу лет
не восстал от сна ни один.

Как поток, как поток,

вечно движутся инь и ян,[23]
Срок, отпущенный нам,
словно утренняя роса.

Человеческий век

промелькнет, как краткий приезд:
Долголетием плоть
не как камень или металл.

Десять тысяч годов

проводили один другой.
Ни мудрец, ни святой
не смогли тот век преступить.

Что ж до тех, кто «вкушал»,

в ряд стремясь с бессмертными встать,
Им, скорее всего,
приносили снадобья смерть.[24]

Так не лучше ли нам

наслаждаться славным вином,
Для одежды своей
никаких не жалеть шелков!

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ