Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Всепроникающее Дао Поднебесной [включает] пять [видов отношений], а то, чем [оно] приводится в действие, исчисляется тремя [качествами]. А именно: отношения между правителем и подданным, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим братьями, другом и другом — эти пять [видов отношений] и есть всепроникающее Дао Поднебесной. Мудрость, человеколюбие и мужество — эти три [качества] и есть всепроникающее Дэ Поднебесной. То, чем оно (Дэ) приводится в действие, есть одно-единое («Чжун юн», 20).

Этот текст также восхваляет такую добродетель, как искренность (чэн). Она свойственна людям в разной мере (мудрецы обретают ее от рождения, простые смертные ей обучаются), поэтому нужно неустанно трудиться над ее развитием.

Огромную значимость для конфуцианских устоев общества имела семья. Именно в семье дети и взрослые осваивали социальные навыки и обязанности, которые потом проецировались на уровень государственной жизни. Правитель считал народ своей семьей; народ же проявлял по отношению к нему преданность и послушание, подобные тем, что практикуются в семье. Конфуцианцы полагали, что главной силой, регулирующей человеческое поведение, выступает не государство с его институтами, а патриархальная семья с действующими в ней законами родственных отношений. (Патриархальная семья характеризуется преемственностью власти по мужской линии; на первом плане в ней предки-мужчины, фигура отца, сыновья.) Управляемая традициями, конвенциями и ритуалами, которые значили не меньше, чем навязанные извне законы, семья — об этом речь пойдет в следующей главе — оказала огромное воздействие на китайскую правовую мысль.

Начнем с ребенка. Детство можно определить как минимум двумя способами. В первую очередь можно рассматривать ребенка с природной точки зрения: это человек определенного возраста, находящийся в конкретной стадии физиологического и психологического развития. Во-вторых, детство определяется и как своеобразный статус: это жизненная стадия, соотносимая с определенным нормативным поведением, практикуемым в контексте семьи, местного сообщества, школы и так далее. Традиционно в Китае обращали внимание главным образом на социальное определение детства.

В Древнем Китае детей не считали полноценными людьми. Китайские мыслители не проявляли особого интереса в отношении детства или процессов детского развития. Ребенок попадал в их поле зрения лишь после того, как научался ходить и говорить. Но даже с учетом сказанного детство обычно представлялось как переходная стадия, предшествующая взрослости. Разумеется, учителя философии с удовольствием использовали образ ребенка, когда он удачно подкреплял их аргументацию. Для Лао-цзы хрупкий младенец служил иллюстрацией того, что за кажущейся слабостью нужно видеть источник силы: «Кто содержит в себе совершенное дэ, тот похож на новорожденного. Ядовитые насекомые и змеи его не ужалят, свирепые звери его не схватят, хищные птицы его не заклюют. Кости у него мягкие, мышцы слабые, но он держит [дао] крепко» («Дао дэ цзин», 55). Конфуций замечал, что молодежь нужно уважать: «Откуда нам знать, сравнится ли следующее поколение с нами?» («Лунь юй», 9.22). Выше мы видели, как Мэн-цзы использовал образ ребенка, который падает в колодец, чтобы пояснить свою точку зрения на природу человека. Другая распространенная метафора, корни которой прослеживаются вплоть до «Ши цзин» и «Шу цзин», сравнивала отношения правителя и подданного с заботой родителя о младенце. Но ни один из этих образов ничего не говорит ни о достоинствах юности, ни о реалиях, с которыми дети сталкивались в обществе, приравнивавшем ум и мудрость ко все более глубокой старости.