С 1980-х китайское правительство пыталось модернизировать школы и загнать туда практически всех детей на девять лет в рамках обязательного школьного обучения – в ту эпоху и родились реформы «качественного образования». Вожди стремились и развить гражданское общество, преуспевающее в науках и технике, и эти задачи тоже внедрялись через систему просвещения. Недавно были сформулированы новые цели: обеспечить поголовно всем детям места в детских садах и сделать так, чтобы девять из десяти китайцев оканчивали старшие классы. «Моя мечта – добиться, чтобы мы могли обучать студентов согласно их наклонностям, обеспечивать образование всем в равной мере и пестовать таланты каждого гражданина этой страны», – сказал министр образования Юань Гуйжэнь в 2013 году.
По мере того как я усваивала современную историю образования в Китае, голова у меня шла кругом от всех этих финтов. Возьмем отношение к образованным интеллектуалам: от десятилетия к десятилетию их то воспевали, то подражали им, но ненавидели их, то запрещали, то убивали за их взгляды. Образование в Китае всегда описывается словами «смелые решения, великие переломы и повороты», как говорил исследователь Мунь Цан.
И все же за шестьдесят лет страна, безусловно, добилась результатов.
Перемены начнутся с больших городов вроде Шанхая, где финансирование, связи и открытость горожан создадут своего рода лабораторию. Школы, у которых недостаток возможностей или неудачно складываются обстоятельства, увы, начнут отставать.
«На все сразу» денег не хватит, сказал Ван Фэн, мой источник в Министерстве образования. «Мы не развитая страна, чьего богатства хватило бы на финансирование правильного развития всех школ до единой. Наши ресурсы распределяются в первую очередь среди некоторых учебных заведений, а остальным придется выполнять работу искоренения безграмотности. Из-за этого возникает разрыв между хорошими и плохими школами».
Стэнфордский исследователь Скотт Розелл сокрушается, что образование в современном Китае страдает, поскольку Пекин сосредоточен на другом; перенаправьте «толику» денег, которые Китай тратит на заброску человека на Луну, на постройку высокоскоростного отрезка железной дороги Сиань – Урумчи или отдает Африке, говорит он, «и этого хватило бы, чтобы преобразить провинциальный Китай. Дело не в недостатке денег, а в приоритетах».
Как бы то ни было, прогресс распределяется неравномерно. Качество образования Цун и Бай зависело от учителей, приходивших к ним в класс и исчезавших, а в глубинке учителя мотаются от станции к станции не реже поезда из соседнего депо (правительство поддерживает миграцию в городские населенные пункты, сельские школы поэтому объединяют, а посещаемость у них падает). Школа Цзюнь-Цзюня в Аньхуэе и даже детсад Тыковки в Шанхае располагаются куда ниже на шкале качества образования, чем садик Рэйни.
Учеба в Шанхае дает учащемуся и другие преимущества. Шанхай – не только город, но и провинция, а потому он обладает особой автономией: здесь можно составлять местные учебные программы и проводить в жизнь особые инициативы.
На каждого ребенка, удостоенного привилегии протолкаться в шанхайскую школу, приходится немало детей в провинции, кому остается учиться без подобающей поддержки в нищих школах или же самостоятельно разбираться в материале, поскольку родители горбатятся в другом городе. Эти факторы укрепляют неравенство, которое и дальше будет издержкой всей системы.
Покуда есть Цзюнь-Цзюни, победы просвещения в виде Аманды, например, будут не без горечи. Эта горечь слышна и в словах Сюзэнн Пеппер, написавшей, что образование может быть сильным «дестабилизатором… если учесть его способность вскармливать надежды быстрее, чем развивающиеся политические институты способны их воплотить».
Покуда отстает провинциальное образование, не будет никакого настоящего прогресса.
За окном спальни Цзюнь-Цзюня располагалась его первая возможная вакансия.
– Стройка! Провалишь
Цзюнь-Цзюнь фыркнул из-за стола, заваленного учебниками, прервался, задумчиво посмотрел на рабочих, что таскали грунт из зиявших ям и наваливали его высокими кучами дни напролет.