Китовый ус

«Бисова дивка» — тетя Мотя, услышав оскорбительное к ней обращение, хотела рассердиться, открыть перепалку и уже метнула в сторону Сказки гневный взгляд, но потом неожиданно вдруг смягчилась, подплыла к нему на коротких толстых ногах, положила руку на плечо и сказала ласково:

— Ну что тебе не нравится, хороший наш, что? Горе у тебя, понимаю, но зачем же так убиваться? Все там будем, а ты вон какой молодец — и разнюнился…

— Горилка есть?

— Не, — покачала головой тетя Мотя и сняла руку со Сказкиного плеча, чтобы поправить на голове кокошник, напоминающий чем-то какой-нибудь самаркандский минарет. — Есть плодово-ягодное, спотыкач, билэ мицнэ… По девяносто пять копеек…

— Тоди давай мэни, дивко, так, щоб у Сказки осталось копеек двадцать…

— Четыре бутылки? — уточнила тетя Мотя. — А не много, а, дядя?

— У мэнэ горэ, — ответил Сказка и отвернулся, не желая продолжать никчемную торговлю.

Если уж быть совершенно точным, то Сказка обиделся на тетю Мотю. Четыре бутылки для Сказки много, хм… Бисова дивка! Забыла или не знала, что Сказка на спор мог выпить два литра керосина? Керосина!

И пока весь гнидовский базар будоражила новость о его горе, пока сочувствовали ему, стараясь припомнить, какая у него была жена, ругали безжалостный и страшный рак — это он, он, треклятый, людей косит, и многие бабки узнавали, когда похороны, а потом сами решили, что не иначе как в четыре часа в понедельник — так получилось по их подсчетам, — Сказка пил вино и, придя в хорошее настроение, видел себя в лучшие годы своей жизни. Вот он, огромный, здоровый и радостный, привозит бочку керосина на базар и, швыряя налево и направо разные байки, останавливает подводу в голове длинной очереди из людей и бидонов с номерами, написанными мелом.

— Эгей, здорово, бабы! — гремит его голос на полбазара. — Дорогу! Дорогу! Налетай, подешевело! Керосин — не квасок, не попыривает в носок! У Сказки керосин всем керосинам керосин! Чище горилки! И пыты можно, а горыть — як звирюка, як порох! Кажуть, Сказка бензину доливает — так то брехня! Кажуть, писля мого керосина голова болить! Опять брехня!

Он лихо разворачивает свой экипаж, ставит бочку под уклон, напяливает черный фартук и начинает продавать горючее.

Продав керосин, Сказка-вынимает из кармана пузырек одеколона и начинает освежать им тех, кому не хватило его товара.

— Люблю, колы бабы гарно пахнуть! Нэма керосину, дивчата! Так хоч будэтэ пахнуты!.. Приходьте ще, привезу…

После войны Сказка поставил на базаре огромную цистерну, которая была разукрашена его письменами, свежими и уже изъеденными ржавчиной: «Керосин будэ в нэдилю», «Торгую писля обида», «Нэма», «Закрыв на переучет», «У отпуску», «Торгую у городе»… А потом покупатель пошел на убыль — появился газ, примусы и керогазы вышли из моды, и Сказка и в базарные дни просиживал без дела на камне возле цистерны.

— От бисовы диткы, шо выдумалы — им и керосин не нужен. А керосин — усим керосинам керосин, хочь кашу з ным йиж, — разговаривал сам с собой Сказка, обижаясь на людей и на их выдумку. — Эгей! Клышонога, что керосин не купуешь, га? — кричал он, увидев старинную свою покупательницу.

— А зачем он нам, Сказка? У нас полгода канистра полная стоит, может, тебе принести? — язвила бабка в отместку за неучтивое «клышонога».

— На газ, дивка, перешла? Шкандыбай, шкандыбай, сто чортив тоби в печинку!

Затосковал Сказка от такого оборота дел, от своей ненужности людям и вернулся к бочке на подводе. Теперь он ездил по улицам и, подсовывая под усы пионерский горн, созывал покупателей: «Ду-ду-ду! Ду-ду-ду!» Преданные покупательницы выходили с бидонами, и он словно молодел, разглаживая усы, и сыпал налево-направо шутки-прибаутки.

Но люди… Эх люди, горе-человеки! Вместо того чтобы увидеть Сказкино старание, вместо того чтобы заметить его передовую методу обслуживания — как-никак, а керосин он продавал с доставкой на дом, — они поместили в городской газетке клеветой… На весь Изюм ославили Сказку разными обидными словами за то, что теперь он редко стал появляться у цистерны на базаре.

Схватив газету, Сказка сел на подводу и помчался в город, чтобы там дать выход забурлившим чувствам. На центральной улице, напротив дома, где на втором этаже помещалась редакция, он остановился, наставив горн в сторону окон, и задудел: «Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! Ду-ду-ду!» Вокруг него собрался народ, пришли две-три бабки с бидонами.

— Та чи воны там вымэрли, чи шо! — разъярился Сказка и задудел еще требовательней.

Окно на втором этаже распахнулось, выглянул какой-то сотрудник, настолько тщедушный, что с ним не захотелось иметь какое-либо дело. Потом в окне появилось еще несколько голов, и Сказка, разорвав на их глазах газету в клочья, закричал: