Клад

– Сдается мне, Вылко не слишком зудел устранять совиновника. Больше подходит, что сам Драгостина смущался: как, мол, к родине выйдем, меня он в расходы запустит. А на что живодеру излишний свидетель? Неужто чтоб кладом делиться? Это нынче наш Вылко отпетый разбойник, а по тем временам он покамест не очень бандит.

– Драгостин его цуциком знал, – назидает всугонку Оторва. – Не ровен час, издевкой укалывал: окромя Пуподыха ты, мол, насмерть врагов не казнил. Так что Вылко ему приходился скорей побегушкой, слугой, чем исправным товарищем. Оттого и потратил его, как холоп и предавший услужник: исподтиха, во сне, полоснул по шея́м да и там же, в лесу, закопал до полнейшей пропадности. Сколько знаю, случилось весною под Одрином.

– Ну а клад? Про сундук он с барахты прознал? – егозится загадкой Флорин.

Станишев ему проясняет:

– Тут для наших сознаний развилка в две тропки разъехалась, потому эпизод сей трактуют разъемно, по-разному: одни говорят, до тюрьмы подглядел. Вторые упорствуют, будто ножом запытал Драгостина. Всякий сам по себе выбирает колюзию. Я, к примеру, склоняюсь, что раньше пронюхал: оборотливый был, все вокружно себя подмечал. И потом, от набегов стабильно халявил в грабовнике. Что стрелять не умел – трепология.

– Вот и я! – подтверждает Баграт Демирджян. – Из винтовки пулять не брезгливей, поди, чем на людях желудки пропарывать.

– Выходит, нарочно в лесу куковал, – затворяю шлепком по столу их практичные выводы. – Покась бандюки в грабежах подвизались, Вылко клад мимо них под себя охмурял. Приобщался к нему плутоватой душой. Вожделел, паразит, о сугубом владении.

– А пристойно ли будет его обвинять, что он турков в грабовник на мести прельстивший? – увлекается вновь говновоз. – Подлеца б в нем на это хватило – свою жизнь на обмены предательств сторгашивать? Если да, все в причинах бы толще срослось: и что сам между всем живодерством остался последне-нетронут, и что братьев сердитых не чохом угрохали, поелику в золотах сведущи были.

– Придержали обоих допросом измучивать? В самых общих теориях – можно, – ответствует Шмулю. – А поуже возьмешь – и нельзя.

– Объясняй-ка приличней, нельзяшник, не умничай! Все ж не осликов лечишь по капле на глупое ухо, – петушится Страхил. – Что имеешь, то внятным реченьем вываливай!

– Да чего тут вываливать! Или турки попались безрукие, или братья тем туркам достались упрямно-стальные. А иначе – ну как? Поп Евтим чудесами на веру ссылается, но за столько-то лет на дыбе человек и себя не ахти как припомнит – куда там молитвы под нос тараторить! Так что с твоим подозреньем, Флорин, у науки о мире животных – раздрай, нестыковочки трезвого разума. Хотя и навскидку, широким аспектом, предпосылка твоя прозвучала логично.

– Прежде чем дальше за Вылко гулять, сведем-ка баланс на турецко-болгарской границе, – предлагает в народ Трендафил. – Ежели парень про клад не дознался подглядками, то и банду османам сдавал он навряд. Коли же злато нащупал еще он до пленов, то тем более не был собою предателем, нет? Догадал я идею, Закарий?

– Почти. Не дают мне покоя дозоры. Поголовно проспать без измены – арномальность такую представить мне сложно. А поскольку других гайдуков всех подрядно в ту ночь перебили, получается, скурвился кто-то из пленников. Предположим, что средний, Кубрат – чтобы власть Живодара по росту в наследство принять. Но с каких интересов тогда б он погиб при побеге в фекалиях? Совсем без серьезного шанса… Драгостин наиудил? Вычурно тоже. И ведь тоже бездарно убитый. Потому погрешу я охотней на Вылко.

– Это если измена была, – уточняет его Трендафил.

– Это если была та измена, – соглашается вскинутым пальцем Закарий.

Мне-то, Людмилчо, оно подоплекой без разницы! Ровно час по лесам громоздимся, а до клада того и вприщурку надежд не дотянемся. Подстегнуть бы компанию надо, а не то так в навозах опять и загрузнем. Постучал я по кружке вниманием и обращаюсь с подхлестным воззванием:

– Вы бы, соземцы, щадили Флориново время. Вот-вот понаедут начальнички оскорбляться на наши аварии, будут спрос с него криками брать, а ему уж и так по мордасам предвзято досталось. Возжелал человек от обиды в легенды курнуть папироской, а мы тут ему под печали дискуссию сточную мямлим. Давайте спортивней к задачам шустрить, хоть труско́м от тюремных клоак в заповедность отчизны проскакивать! Кто за то, что наш Вылко в лесу Драгостина сгубил, голосуй подниманием видимых рук… Два, четыре, двенадцать… Публикую с подсчетов итоги: живодерку меньшого притюкнули единогласием.

Но Закарий маневры возней щепетильной препонит:

– Почти. Я от вас воздержался запутанной совестью.

– Объясни! – заедает пластинкой Страхил. – И смотри мне, того… Выступай, да не умничай.

– Не то чтобы «против» я, просто не до́бела «за». Отчего – сам себе затрудняюсь: препирается что-то во мне интуиция!

– Интуиция, ишь ты! – кусает за слово Евстатий. – Это вам не халамы-баламы. Ничего, что мы даму твою в паровозы махоркой дымим? Извиняйте нам наши культуры, госпожа Мать-твою-интуиция!