Клад

Наклонясь взагородку Закария, обрываю Евсташке его грубиянства внушением:

– Воздержанье одно против «за» ото всех результаты не комкает. Посему непреклонно блюдем прежний курс от нарытой могилы под Одрином: Драгостина убил, закопал и в Болгарию вышел. Что дальше?

– А границу он как прошмыгнул? – стопорит нас безделкой Флорин.

– Как-нибудь, – еле-еле держусь за учтивость. – И далась тебе эта граница! Да по тем временам сквозь нее, что сквозь тени от ниток, вовсю беззаконники юркали. Наш-то Вылко чем хуже? Прошел и прошел!

– Важнее другое: с каких он окраин к селу понахлынул, – крутит руль по ухабам корчмарь, чтобы выправить память к развязкам. – А шагал он к селу от грабовника! Стало быть, с севера двигался. Хотя, если чапал из Турции, должен был с юга.

– Значит, клад навестил поперед горемычной сестры, – разжевал поп Евтим. – Не нарушив прощального братнего слова, распихал под рубахой в тряпице монеток немножко и из общих вниманьев исчезнул. Через несколько дней дюстабанцев молва помрачила, будто в Садово лошадь смаклачил. Вот на ней из родимых краев и отъехал.

– Прежде клад перепрятал, – встревает Рахим. – Кое-что в опояску сграбастал, остальное в земле схоронил. Полагаю, сей раз он местечко сыскал, чтоб поближе к своим пребываниям.

– Это где же? – танцует Флорин кадыком.

– А вот то нам ничутки неведомо, – угнетается в постность Закарий. – Где бы ни был, на множество лет затерялся бескрайним отсутствием. Вероятно, менял адреса…

– Не хотел ни друзей, ни с бывалым соседством лоб-в-лобных свиданиев, – разминает смышлености Фытю. – Как-то вышел сельчанам слушок, будто ихний соземец на бойне работал под Шуменом. Справно резал скотину и даже проворней других мясорубов разделывал.

– А еще говорят, что помимо кровавых трудов, – увольняет его на обочину Додю, – учинил землячок наш удачно спасение: с разворота, мелькнувшим швырком, точно в шею бычка положил. Бык, с веревки сорвамшись, попер на хозяина, тут его нож на лету и скопытил, с полусотни шагов яремную вену проткнул. Так потом распорядник от громких признательных чувств наградил выручателя премией.

– С той поры, – чередует Станишев, – показные убийства чрез Вылкову ловкость обстряпывал: соберет полный двор воспаленных азартами зрителей и задорит им жадность бесплатным вином, соблазняет несдержников крупными ставками. Потом выпускает в загон двух поспешных цыган и взъяренного дротом бычину. Покамест зверюга тараном несется, от дальней заграды метатель кидает звенящие ножики. Закруглялся в секунду порушить животное наземь. Сохранял тех цыган без единой осечки.

– Ни хренашки себе! – восхищается гость. – Прям кино про ковбоев.

– На бычачью на эту молву, – не сбавляет напоров Закарий, – наседала легенда другая. Умозолившись скукой скотину колоть, навострился пройдошливый Вылко в супруги, да не раз навсегда, а якобы трижды по первому разу.

– С жинкой начальной осел на Дунае, под Русе, – откликается Шмулю Станоев. – Участком владел от нее нероскошным, хотя и достатным вполне, чтобы корни пустить и нестыдным добром в маскировку богатств обживаться, однако несручно попал в заваруху. Спьяну порезал в трактире заезжих румын и бежал. Хорошо, не убил никого. Полоснул набекрени по рожам и пронырно в окно увильнул, прыгнул в реку и в тучные воды потаял. В домик свой, почитай, оттогда не наведался. Тут и там послонявшись опять дураком, оказался на море, в Несебре. Какое-то время, лишь бы от берега дальше, промышлял на судах рыбаком, потом, укачавшись в тоску, повторно с размаху женился – на драчливой гречанке, от коей пиратки чем дальше, тем горше смурнел и в неделю старел, как за полный болезненный месяц. С этой тоже детей не завел и в себе подозреньем вздыхал: может, порчено в нем, заскорузло его неумелое семя? Коли так, ну и что ж ему делать теперь с позарытым преступным избытком?

– Толк со злата нагляден, когда ему кровный преемник назначен, – осложняется мудростью Чочо Шипчанов. – А когда его нет, даже звон в тех монетах черствей…

– Оттого-то про них и второй полюбовке своей не сболтнул, – раздвигается мыслью Паисий. – Не сродивши наследника, посвящения в темные Вылковы клады колотырщица не удосужилась. С ней он навроде терпел восемь лет, заодно проверялся в подпольных интрижках.

– Расточался надсадой впустую: ни одна от него, хоть растай ты на ней, не несла, – замыкает удел Филатей.

А Станишев его продлевает:

– Затаилась у Вылко на жребий бездетный обида. Накипел он ее утопить. Лавку на ночь закрыл – у них лавка от тестя была – и из кассы стотинки грязнульной не выудил. Вышел в море на веслах, чуток поплескал в глубину, поразмылся тенями, слизнулся потухшими звуками и досконально пропал. Стало то аккурат в Ильин день, когда ветер меняет прогоны с закатного зноя на осень, а под волною взбулгаченной шлындают злые течения – вот на эти часы и пристроился Вылко трагедией…

– Сам-то от бури сберегся? – хлопочет чесоткой Флорин.

– Да погодь ты, резвун! – беленится Кеворк. – Восупо́р языком не совайся. Дай человеку вздохнуть сквозь рыбачьи предания.