Клад

Однако случались нам встряски и там. Кто, к примеру, со скуки в бравадах забудется, глядь, того из-под нас и нехрабро порезали. Выпьет хлопец лишку́, затеснится растянутым стойбищем, пораздвинет в ограде прореху, сгуляет небрежно за проволоки, сядет в травку, приладится волю сквозь дым чубука подышать, залюбуется дорого звездами – тут его партизаны за грезы и выудят. Кляпом в глотку накормят, башкою – в мешок и к реке понесут. А наутро шныряем по берегу дутое тело, покуда его не найдем в камышах без буркал и кишок: те еще ночью ушли карасям на поклевку. Рыбу людям иной раз кухаришь, а требуют, знаешь ли, постную кашу.

Днем-то с деревнями больше дружили. Навестишься к кому на привет, угостят и винишком, и узо[42], и прямо из печки поджарым попотчуют хлебушком, настрогают салатку, сухим табачком одарят, взамен подсобишь им крестьянские плевые выручки – вот нам все про себя и довольные. Грек – он натурой такой: нахал и паршивец, при этом транжира, раздольный душой, хотя исподлобно прохвост и корыстник, почти мародер. Столковались мы с ними знакомство не грубо водить, но ухо держали востро, в одиночку туда не сближались. Западет кто на местную бабу – так мы недотепу в охапки и к нарам кудахтать привяжем. А кого из салаг проморгаем, того партизаны лишали достоинства. Подбросят назад без штанов, напоказ причиндалы сковырнуты. До убийства нарочно не режут, а лишь страхолюдно его извращают нам всем в назидание. Издевательством этим солдат угнетали весьма. Не война, а сплошное мучение чувств!

Пару раз на побывку домой отпускали. В Дюстабане свои злоключения: приезжаю, а дядюшка Начо прибитый совсем в бессознанье. Кряхтит в тюфяках, сам замотанный в шкуры овечьи и рожей, как негр, карамаз. Кто ж красу его пышно так выпучил, а? Дак свои же ребята ему марафет освежали, вздыхает махоркой отец. Понеже путёвых фигур всех огульно в пехоту призвали, согнали немчуры дорогу мостить малолеток. Завязаться от Смоляна[43] к самой Кавале[44] придумали. Под инженерные нужды изъяли с народа волов и повозки. Почитай, каждый двор на рога ободрали. Атанас по-немому на них заартачился и выхватил в брюхо прикладом, на том вроде как осмирнел. Однако унялся не весь. Месячишко-другой пострадал, а потом оседлался проверить, терпимо ль его бугаёв на германских харчах обиходят. Да кто ж их там будет следить на промозглом ветру! Кнутами лупцуют, покуда волы в валуны не замлеют, а сено на нижней кочевке дождями сопрело, гниет. Вот Начо на черствых парней возразил и взъярился. Стал по любимой рутине на цуциках зубы крошить, да того не учел, дуботряс, что ребята за дикое время уже не былые мальцы, а вконец озверемшие сволочи. Окружили скандальщика сбродом и в град закидали булыгой, а когда он под ними херакнулся, батога́ми его изволтузили, потом запинали в кровавую кляксу и на кобылу свисать нахлобучили. Вчерась дундука принесла. Двух овец спотрошил, чтоб в изнанки его завернуть. Ну а как? Медициной уже не подымешь, последнее самое средство. Кабы был кто другой, мне барашками даже стараться не стоило. А с братцем бессмертным, по помощи божьей, лечение дедов сработает. Одно хорошо: нынче мяса у нас, как на шабаше. Уплетай, сколько хошь.

Оклемался мой дядюшка Начо. Жестокие раны мездрой подлатав, еще и насупился, срамник, на новые удали. Приезжаю домой на вторую побывку, а батя доносы мне сетует: «Сладу с ним, блудником, нет. Состязаться в развратных сноровках осталось в затишьях и не с кем! Полсела отстегнулось на фронты, вот он и вдокон оголтевший по бабьим безволиям. Особливо же к тем приставуч, чьи сынки его в мокрядь затюкали. Грустно, Запрянка, мне видеть подобные рискофривольности. Хорошо, что ты в греках сидишь: там Божидаровым всяко сейчас безопаснее».

В общем, ежели чем и хворал дядя Начо в войну рецидивы, так это, Людмилчо, бессонницей.

Между прочим, касательно мирного быта папаша не очень шутил: нам под Кавалой оно выходило сохраннее. Хуже всего доставалось в войну софиянцам: утюжили с неба столицу системной напастью, зазнаемо. Но, бывало, транзитным пролетом бомбили и наших – скорей по ошибке, чем с умыслом. Ибо чего в Дюстабане прицельно бомбить, окромя же евошной безвыездной дурости?

Ротозейством ли, хохмой, а несколько раз и сюда перепало…

Когда у Болярцев забухало, батя с мамкой в подвал занырнули. Кличут снизу Дафинку, а та поисчезла куда-то, за ними не вовремя справилась. Позже мне признавалась, что страшно ей было издохнуть в разгромах, оттого на задах под корыто притихнула. Дескать, бомба скорее постройку смекнет, нежели плюхнет в колоду бетонную. Оказалось, ни то и ни это: взорвалась как раз посреди, ударной волной первобытный орех подкосила. Исполин был! Матерый в обхватах орешище, вкорененный прапрадедом, тоже Запряном, еще в девятнадцатом веке. Вперелом искалечили гордое дерево!.. Единичная жертва семьи Божидаровых, да…

Кто нам с воздухов порчи сорил? Да по знакам на крыльях не сняли те штурмы, запутались. Категоричные спорили версии две: или британцы финтили, или америкосы пижонили. А другой вместо них и никто.