Клад

Девица (не тридцать, а двадцать с хорошим хвостом) скинула плащ на траву, расправила, села, придвинулась ближе, ткнула пальцем в плечо пиджака. Почти не нащупав под ним Максима Петровича, широко улыбнулась (ему не понравилось):

– Со мной вам гроза не страшна. У меня от неба прививка, иммунитет.

Это она сейчас в смысле того, что нечистая сила или что засланный ангел? – размышлял, насупившись, он, про себя отмечая, что лицо это где-то встречал.

За четверть века работы – трудился он фоторедактором – Максим Петрович перевидал сотни, тысячи, если не тысячи сотен физиономий, ухитрившись запамятовать разве что пару десятков из них. У себя в журнале он слыл непререкаемым авторитетом в деле распознавания особей, когда-либо запечатленных на пленку, бумагу или, по новой рутине, упакованных цифрами в файл. Достаточно было разок уронить взгляд на чей-нибудь снимок – не важно, в профиль или анфас, – как тот, словно в сейфе алмаз, обретал убежище в обособленной клеточке мозга Максима Петровича.

Мозг этот был уникален и своим уникальным устройством походил на компактную картотеку, отчего сослуживцы звали его обладателя не по имени-отчеству, а кратко и емко: «М. П.». Расшифровка инициалов варьировалась: «Мозг-Патруль», «Максим Полицай», «Машина для памяти», «Мегапиксель» и «Мусики Пусики» (последняя кличка, несмотря на ее беспредметность, чрезвычайно ему подходила). Талантом своим Максим Петрович гордился, но не разбрасывался: оглашал результаты исключительно ради своей репутации или же на спор, с прицелом на мзду. Деньги М. П. презирал, но любил – никогда ради них не подставил бы зад, но затем бы извелся сомнениями.

– Сделайте милость, перестаньте коситься!

М. П. покраснел и подумал: или вспомню сейчас, или уж никогда. Поднял взгляд и узнал. Но, к сожалению, снова не вспомнил.

Женщина встала, шагнула навстречу дождю и раскинула в стороны руки.

– Красота! – сообщила она, но каким-то неправильным, пришлым, украденным голосом.

У Максима Петровича съежилась кожа на лысине. Пожалуй, я лучше пойду, быстро выдумал он, однако засомневался: а как же смирение?

Сразу – молния, гром. Между ними всего две секунды… Гроза придвигалась обратно. Накликала, дрянь! Я пропал, притворился М. П. и лихорадочно забормотал.

– Вы что же там, молитесь? – женщина расхохоталась.

«Будь ты проклята, дура!» – вполуслух хрипнул он и бочком заслонился воздетыми к нему руками. Небо ответило всполохом.

– Да чего вы лопочете? Вам бы, голубчик, рычать, ликовать, свирепеть. Прекратите нытье! Честное слово, противно. Наслаждайтесь стихией. Распахнитесь изнанкой наружу и поглядите на это. Всем концертам концерт! И на него только две контрамарки. Разве это не чудо? Что-нибудь в вашей жизни случалось громадней и лучше? Ну-ка, идите сюда. Идите сейчас же. Нет, не так. Встаньте ближе. Еще. Совсем рядом! А теперь обнимите. Сильнее, эх вы, размазня! Хотите я вас поцелую? Хотите? Ну разумеется…

Вот и выполнил Божий завет, затрясся в волнении М. П. Возлюбил, как себя самого, и встретил, как клялся, лобзаниями. Ангел! Конечно же, ангел…

– А теперь, дружок, вот что: давайте-ка увековечим. Снимки делать, надеюсь, умеете? Кнопка сверху. Наводите резкость штырьком. Стоп! Мне надо настроиться.

Она отвернулась к дождю. Плечи ее опустились. По спине пробежал горбатый комок. (Смеется? Рыдает? Икнула?)

– Знобит?

Не ответила. Поразмыслив, накинул на спину пиджак. Едва ли заметила. Потянулся рукой, но обжегся, напоровшись глазами на новую молнию в небе. Потом – раз, потом – два, потом – три… девять, десять, двенадцать и – гром. Три с лишком километра. Слава богу, уходит.

– По моей отмашке нажмете. – Ворованный голос вернулся. Лицо изменилось. Теперь оно было лицом, которое он не узнал бы, даже если б припомнил. – О чем вы там хмуритесь?

– Ни о чем, – соврал он и прокашлялся. Сам же, в мыслях, продолжил: у нее красота некрасивая. Слишком много. Как в кукле. Неживая какая-то, снулая. А когда целовались, было удобно, тепло. – Вы красивая. Очень. Певица? Актриса?

Она усмехнулась – больше щекой, чем губами.

– Скорей симулянтка, притворщица. Не успеете ахнуть, сами в том убедитесь.

Уронила на грудь белокурую голову и постояла с минуту. У М. П. запотел окуляр. Застонав, женщина выпрямилась и уронила пиджак, задрала рывком кверху руку.

– Виноват. Протру мигом.

– Чего вы там возитесь! С ума сойти можно, – зашипела она и загородилась ладонями. – Хватит копаться, снимайте!

Максим Петрович весьма не любил, когда им помыкали, но машинально всегда подчинялся приказам.

– Готово. Рука?

Опять подняла.

Молния, двадцать секунд, зашедшийся в кашле простуженный гром.

Чего она ждет?

– Бесполезно, – промолвила женщина. – Разве можно дождаться чего-то, что вам очень нужно? Скажите же что-нибудь, вы, остолоп! Неужели не видите, как это трудно?.. А впрочем, молчите. И вовсе не трудно. Это как раз легче легкого… Будьте добры, на счет «три»!