Следователь очень внимательно выслушал ее, кажется, ничуть не удивился ответу и только негромко вздохнул.
— Жаль, очень жаль, Клавдия Михайловна, что вы не захотели с нами сотрудничать. Жаль. — Последнее «жаль» прозвучало как-то иначе, с ноткой угрозы. И Клавдия Михайловна насторожилась.
— Нет-нет. Я хочу, я очень хочу! Просто я ничего не знаю, — поспешила она заверить следователя.
— Жаль, — еще раз произнес он и, встав со своего места, обошел стол, а поравнявшись с Клавдией Михайловной, вдруг совершенно неожиданно ударил ее кулаком в лицо, наотмашь.
От такого удара Клавдия Михайловна упала со стула, даже не успев понять, что случилось, только заметив, как что-то темное стремительно летит к ней. Придя в себя, она огляделась, словно с удивлением обнаружив себя на полу. Голова гудела, болела скула. «Он ударил меня. Он ударил меня по лицу!»
Эта грубая, невероятная выходка минуту назад такого спокойного и, кажется, даже воспитанного следователя, такое насилие настолько ужаснуло Клавдию Михайловну, настолько потрясло, что она продолжала сидеть на полу, дрожа и не понимая, как ей быть, что делать.
— Ну, ну, вставайте, — взяв ее осторожно за локоть и приподняв, проговорил следователь совершенно спокойным тоном, словно Клавдия Михайловна сама упала со стула, по неосторожности, словно не было никакого удара. — Голова не кружится? Вот, выпейте. — Он протянул мутноватый стакан, подождал, пока Клавдия Михайловна сделает несколько глотков, и снова подал голос: — Я говорю, очень жаль, что вы ничего не сумели вспомнить, потому что, будучи в браке с главным валютодержателем, человеком, который принимал непосредственное участие в сокрытии теперь уже народных ценностей, так необходимых сейчас нашей стране для подъема промышленности, для строительства социализма, светлого будущего каждого гражданина, вы не желаете помочь своей Родине.
— Я желаю! — горячо воскликнула напуганная, растерянная Клавдия Михайловна. — Я очень хочу. И промышленность, и социализм, я все понимаю, и я очень хочу, но я ничего, ничего не знаю!