Кладезь безумия

Однако Виктор Дмитриевич всеми фибрами своей тонкой души ненавидел современное искусство. Новое время своей тотальной доступностью открыло просто шикарные возможности для создания и сотворения, однако произошло то же самое, что и погубило Римскую империю и Атлантиду – пресыщение. И вот вместо новых шедевров Интернет и галереи заполнял откровенный отстой – безыдейность и безвкусица называлась «креативным подходом» и «новым взглядом автора», а те, кто критиковали эту мазню, объявлялись, конечно же, ничего не смыслящими в искусстве людьми. Нет, конечно же, были и хорошие художники – они всегда были. Однако это поколение, по мнению Виктора Дмитриевича, можно было смело вычеркивать из истории искусства.

Другое дело – будущее. Карпенко верил, что когда-то время изменит жизнь, изменит людей и изменит их вдохновение. Может, где-то существует бог вдохновения? Ну, не бог, но может, покровитель, который контролирует источники вдохновения и раздает каждому понемногу? Однако, судя по последним «шедеврам», этот покровитель явно пребывал в долгосрочном небесном отпуске.

Однако, как уже было упомянуто, интересные работы встречались и сегодня. Авторы, точнее, владельцы одной из них приходили сегодня на встречу в кабинет Виктора Дмитриевича. И вот эта картина и не давала покоя владельцу галереи. Что-то в ней было не то. Определенно не то. Что-то пугающее и одновременно завораживающее.

Карпенко встал из-за своего массивного дубового стола и подошел к стене. Эта картина висела прямо у него в кабинете, и немало странных взглядов приковывала она все это время, а висела она здесь с конца июня текущего года. За это время дела владельца галереи значительно улучшились – словно люди стремились почаще заходить сюда, в этот кабинет. Их как магнитом сюда тянуло. И Виктор знал, где находился этот магнит. Он стоял и смотрел на него, чувствуя, как его самого притягивает к этой картине.

Дорогая Анжела. Милая, любимая. Ты читаешь эти строки, и это значит, что я уже не с тобой. Временно не с тобой, потому что я знаю – мы обязательно встретимся. Если все завершилось благополучно, то я теперь настоящий Архитектор. Но кто бы я был без тебя? Ведь именно ты – Архитектор нашей любви…

Виктор Дмитриевич в сотый раз пытался понять, в чем здесь подвох. Где запрятана иллюзия? Со времен Мона Лизы, или Джоконды, такой загадки, пожалуй, еще не было. Эта картина имеет все задатки для того, чтобы стать настоящим шедевром.

На картине были трое. И в то же время каждого, кто ее видел, не покидало ощущение, что на картине нарисован один. Человек это был или нет – сказать сложно, но точно один. И в то же время, трое. Ну не чудо ли? Все дело в линях, думал Карпенко. Художнику удалось каким-то образом сладить линии так, что они сохранили свою четкость и одновременно слились в нечто единое.

Первый из этих, который был един в трех лицах, на первый взгляд ничем особым не выделялся. Античный стиль лица… четкие и прямые черты, длинные волосы, зачесанные назад и собранные в хвост. Но что-то выделяло его на фоне прочих. Взгляд его был преисполнен теплом и радостью, и смотрел вперед – казалось, эти глаза прямо сейчас пронзят тебя насквозь.

Чтобы время не останавливалось, мне надо было нарисовать Картину Времени. А время – это действие. Действие оправдывает время, а бездействие его убивает. Ведь если нет событий, то нет и расстояния между событиями, а именно это и есть время. Салоникус – это настоящее, и начинать надо было именно с него. Я рисовал его на первом холсте из трех, взятом за полцены. Рисовал днем на одном холсте, потому что ночью я рисовать его не мог – приходилось скрываться. Ведь ночью приходил ко мне с проверкою Добрейший Князь – Князь Тишины.