Клады великой Сибири

Редко, совсем редко, виднелись среди вековых деревьев дороги, шедшие по большой части к золотым приискам, которых так много в окрестностях Николаевска, в особенности по реке Аргунь.

Глядя на эту дикую тайгу и реку, по которой страшно редко сновали пароходы, путники поражались тому, что такая богатая, дикая местность почти не заселена, в то время как в Центральной России народ ютился на крошечных клочках земли.

– Но сразу нельзя! – возражал Верлов. – Беда в том, что почва, на которой стоит тайга, совершенно непроходима. Тут тундра, в которой утонет смельчак. И прежде чем переселять сюда народ, надо постепенно осушить почву.

– А сколько лесного богатства! – воскликнул Суравин.

– О да! – ответил Верлов. – Кроме сосны, ели и березы, вы найдете здесь чинар, дуб, бархатное дерево и много других драгоценных пород. Говорят, будто находят и красное дерево.

– Боже! А это что? – показала вниз Вера.

Все взглянули вниз.

Зрелище, представившееся им, было действительно довольно странное.

Что-то белое, похожее на кисею, отделяло воздушный корабль от земли.

Получалось впечатление, что между кораблем и землей шел снег, но, не падая на землю, несся куда-то на юг.

И чем дальше наблюдали изумленные путники это странное явление, тем гуще становились снежные хлопья.

Наконец они стали так часты, что почти совершенно закрыли собой землю.

Взглянув в стороны, путники заметили, что белый снежный поток застилал не всю землю, а несся широкой полосой, которая достигала наибольшей своей густоты над рекой и постепенно таяла, по мере удаления от воды.

Чи-Най-Чанг первый рассеял всеобщее недоумение.

– Кета пошла, – хладнокровно произнес он.

Верлов хлопнул себя ладонью по лбу.

– А я-то не догадался! – воскликнул он.

– Позвольте! Кета ведь – рыба! Не летит же ваша рыба по воздуху! – заметила Вера.

– Вы совершенно правы, – улыбнулся Верлов. – Кета – рыба, весом фунта в три, напоминающая своим мясом лососину. Этой рыбой кормится вся Сибирь. Ежегодно, один раз поздней весной, а другой раз осенью, кета огромными стаями входит из моря в реки, по которым двигается вверх по течению почти сплошной массой для метания икры, которую эта морская рыба мечет в пресных водах. А так как река не может дать питания многомиллионному рыбному стаду, то природа позаботилась об этом иначе. То белое облако, которое мы принимаем за снег, есть не что иное, как мириады маленьких белых мотыльков, стремительно направляющихся над водой в обратную ее течению сторону. Эти мотыльки нарождаются как раз перед тем временем, как кета устремляется к устьям рек, нарождаются из бесчисленных личинок на берегах. Образуя густые тучи, эти мотыльки двигаются вверх по течению рек и, падая мириадами в воду, доставляют собой достаточное питание кете. Но если кета питается ими, то сама не остается без врагов. Едва кета появляется в реках, как в тех же реках появляются стада нерп, или, иначе, морских собак, пожирающих кету.

– Ужасно интересно! – воскликнула Вера, глядя вниз на снежное облако мотыльков, тянувшееся теперь уже от горизонта до горизонта над Амуром.

Бромберг взял немного влево, чтобы мотыльки не мешали глядеть на пейзажи, и прибавил ходу.

Часов в пять дня на горизонте показался Николаевск.

Это был небольшой городок, народонаселение которого составляли рыбопромышленники, золотопромышленники, охотники и военные.

Несмотря на неказистый вид построек, в этом городе были скучены огромные богатства, и почти все жители были люди с более или менее порядочными средствами.

Пролетев над городом, воздушный корабль пронесся над несколькими батареями, расположенными на мысе Чныррах для защиты входа в Амур с моря, и приблизился наконец к лиману.

Не стоит описывать трех последующих суток пути.

Путники неслись над Охотским морем, холодным и мрачным, вечно недовольным и бурливым.

Становилось холодно.

Дул не особенно сильный норд-вест.

На море встречались японские рыболовные шхуны, попалось несколько китов, но все это было неинтересно.

До мыса Елевин оставалось не более двадцати часов усиленного хода.

Было около двух часов дня, когда Суравин, сидевший в это время на вахте, вдруг крикнул:

– Военный корабль!

Верлов, с несвойственной ему быстротой, подскочил к нему с морским биноклем в руках.

– Где он? – спросил он нервно.

Суравин указал вдаль.

Верлов вскинул к глазам бинокль и несколько минут молча, с напряженным вниманием глядел на корабль, который шел им навстречу.

И когда он опустил наконец бинокль, Суравин заметил в его глазах злой, холодный огонек, которого никогда до сих пор не встречал и не подозревал у этого человека.

– Что это с вами? – спросил он. – Чей это корабль?

– Японский! – ответил он каким-то странным голосом и вдруг прибавил: – Спуститесь немного ниже, чтобы с корабля они могли лучше разглядеть нас.

– Что за фантазия? – удивился Суравин. – Ведь до сих пор вы, кажется, старались тщательно скрываться от любопытных взоров человечества и особенно европейцев.

– А теперь я бросаю им вызов! – гордо и властно ответил Верлов, сверкая глазами.

Суравин пожал плечами и повернул руль, ослабив также едва заметно движение крыльев.