Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию

Но со временем Льюис убедился, что логическая аргументация — лишь один из множества способов пробудить культурный интерес к христианской вере или бросить вызов ее конкурентам. Примерно с 1937 года Льюис считает привратником человеческой души воображение. Раньше он сам наслаждался дарами фантазии — такими как романы Джорджа Макдональда, — но теперь задумался о том, как художественное произведение позволяет исследовать и интеллектуальную привлекательность того или иного мировоззрения, и его привлекательность для воображения. Не попробовать ли ему и самому написать нечто в подобном роде?

В детстве Льюис читал жадно и почти без разбора, битком набитые книжные полки «Маленького Ли» помогали ему скоротать время. Так он наткнулся на произведения Жюля Верна (1828–1905) и Герберта Уэллса (1866–1946), на путешествия во времени и пространстве, демонстрировавшие, как наука изменила наше представление о вселенной, где мы живем. «Иные миры пробуждали во мне какойто умозрительный интерес, совершенно отличавшийся от моего отношения к другим книгам[524]».

Эти детские воспоминания ожили и обрели новый смысл и направленность примерно в 1935 году, когда Льюис прочел роман Дэвида Линдсэя «Полет на Арктур» (Voyage to Arcturus,1920). Хотя книга Линдсэя плохо написана, ее увлекательный сюжет более чем компенсирует стилистические изъяны. Льюис начал догадываться, что лучшие формы научной фантастики — это «просто порыв воображения, столь же древний, сколь сам род человеческий, и проявляющийся в силу конкретных условий нашего времени»[525]. Если такая книга еще и хорошо написана (Льюис отдавал себе отчет в том, что подобное сочетание встречается нечасто), то она существенно расширяет горизонты разума и воображения. «Словно редко случающиеся сны, они приносят нам впечатления, каких мы никогда прежде не знали, и расширяют наши представления о возможностях опыта»[526]. Написать «правильную» научно-фантастическую книгу в глазах Льюиса было подвигом расширения горизонтов души, это можно сравнить с действием лучшей поэзии прежних времен.

Почему Льюиса так волновала эта форма повествования? Чтобы понять его тревоги и оценить то решение, которое в итоге было найдено, нужно узнать больше о культурном ландшафте Британии на рубеже 1920-х и 1930-х годов и в особенности о взлете того мировоззрения, которое мы ныне могли бы назвать «сциентизмом». В ту пору такой подход открыто отстаивал Дж. Б. С. Холдейн (1892–1964), разочарованный марксист, который направил свой темперамент крестоносца и неиссякаемый энтузиазм на доказательство преимуществ науки в качестве средства от всех бедствий человечества. Льюис, со своей стороны, вовсе не нападал на науку, но его тревожило преувеличенное представление о ее возможностях и благах и наивные идеи о том, как можно науку применить. Он опасался, что торжество науки опередит необходимое взросление этики, то есть мудрость, самодисциплину и добродетель, без которых наука становится опасной.

Но в особенности Льюиса тревожило подспудное присутствие тех же идей в научно-фантастических произведениях Уэллса, который с помощью вымышленных сюжетов превращал науку в пророка и спасителя человечества: только наука укажет нам истину и спасет человечество от его нелегкой участи. Уэллс видел в науке мирскую религию. Подобные идеи и поныне тесно связаны с западной культурой, хотя и выражаются теперь иными голосами, но Льюис познакомился с ними через посредство Уэллса. И если Уэллс использовал жанр научной фантастики для продвижения своих идей, почему бы не использовать этот самый жанр для спора с ним? Межпланетные перелеты Льюис считал новой, увлекательной мифологией, но его беспокоило доминирование в этой области «до отчаяния аморального мировоззрения». Нельзя ли выправить этот жанр, превратить его в форму для иного, глубоко морального понимания вселенной? Может быть, даже и в форму теистической апологетики?

В декабре 1938 года Льюис выразил усилившуюся убежденность в том, что жанр научной фантастики, доселе использовавшийся для продвижения различных форм атеизма и материализма, с неменьшим успехом можно использовать для критики такого мировоззрения и для создания привлекательной альтернативы[527]. Можно ведь взять эту форму и наполнить ее совершенно иной «мифологией» (под мифологией Льюис подразумевает здесь нечто вроде «метасюжета» или «мировоззрения»). Именно такая техника применена в трилогии, состоящей из романов «За пределы безмолвной планеты» (1938), «Переландра» (1943) и «Мерзейшая мощь» (1945). Художественные достоинства трилогии распределяются неравномерно, особенно трудна местами третья часть. Но оценить следует главным образом не идеи или основные пункты аргументации, а то средство, с помощью которого выражается мысль — нарратив, который захватывает воображение и раскрывает разум альтернативному подходу к действительности.