Читаем Клан Сопрано полностью

А сейчас? Сейчас я за Шредингера: меня равно интригуют мысли и о том, что Тони жив, и что Тони мертв. Я понимаю, о чем эта сцена. Я почувствовал тогда (и чувствую это сейчас) острый страх за Тони Сопрано и болезненное осознание хрупкости моей и его жизни. И для меня это в конечном итоге важнее, чем определенный ответ.

М: Мне кажется, что колокольчик олицетворяет погребальный звон, как в песне „Выносите своих мертвецов“ (Bring out your dead). Он звучит всякий раз, когда кто-нибудь заходит через дверь. Я не хочу сказать, что „Хольстен“ — этой рай» или что-то в этом роде. Я имею в виду, что нам предлагают задуматься о жизни и о том, что мы сделали с нашими жизнями.

Может быть, финал имеет отношение к морали, но не в том смысле, в каком ее понимают люди, утверждающие, что Тони мертв. Возможно, концовка говорит: «Этот парень так ничего и не понял. И вы хотите походить на него?»

А: У нас лишь одна жизнь, и мы практически не можем контролировать ее продолжительность. Как мы выбираем свою жизнь? Тони Сопрано сделал множество неверных выборов, потому что рядом с ним были и другие люди — почти все те герои, с которыми мы провели у телевизора восемьдесят шесть плюс еще сколько-то часов.

Я думаю, мы с тобой согласимся в одном моменте относительно этой сцены, ведь так, Мэт?

М: В каком?

А: Очевидно, что он жив.

М: АЛАН.

<p>Беседы с Дэвидом Чейзом</p><p>Часть первая. «Почему бы мне этого хотеть?»</p>

Начало карьеры Чейза. «Клан Сопрано» находит Джеймса Гандольфини и Эди Фалько. «Колледж» и кое-что еще.

Алан: Расскажите нам о своей матери.

Дэвид: Я много рассказывал о старых временах, о депрессии, о матери и прочих вещах, и я уже с этим переборщил. Я так много говорил о ней и ее давлении, потому что знал, что фильм именно об этом. Наверное, уже более восьми лет назад я сделал вывод, что у меня было счастливое детство во многих отношениях. Мне пришло в голову, что ее, быть может, обижали. Моя мать была очень забавной.

А: Далеко то место в Колдуэлле, где вы выросли, от дома Сопрано?

Д. Рукой подать, одна миля (1,6 км). За сколько можно добраться? Десять-двенадцать минут.

Матт: А пересекался ли мир мафии с вашим?

Д: Немного. У отца был строительный магазин в Вероне, Нью-Джерси, и он знал пару парней из швейной мастерской. Вот те имели контакты. Я много думал о них, живя в Ганновере. Когда я уезжал из Нью-Джерси и с Восточного побережья, у ребят из Северного Колдуэлла взлетел на воздух гараж, и одного человека застрелили в Розленде.

Возможно, я интересовался мафией потому, что я итальянец. Мы с отцом каждый четверг, вечером, смотрели «Неприкасаемых» (The Untouchables). Думаю, именно в этом смысле мафия оказала на меня влияние. Хотя все началось даже раньше «Неприкасаемых», с «Врага общества». Фильм «Враг общества» (The Public Enemy) режиссера Уильяма Уэллмена может служить даже лучшим примером. Мать Кэгни похожа на мою бабушку…

Итак, отец каждую неделю смотрел «Неприкасаемых», но мафию, особенно итальянскую, гангстеров, они с матерью ненавидели. Им было совестно за этих страшных людей. Начав смотреть «Неприкасаемых», мы с другом решили стрясти деньги на обед со старосты восьмого класса, а тот пошел и рассказал директору! [Смеется.] У меня столько проблем из-за этого было.

Мой отец сказал: «Ты подражаешь самым ужасным и плохим людям на планете!» Больше он ничего не говорил, но был просто в ярости. Очередное подтверждение тому, что я бродяга, панк и все такое.

Но, как бы там ни было, он смотрел «Неприкасаемых». И многие люди это делали.

А: Я сразу вспоминаю Ричарда Ла Пенна. А ваш отец протестовал против того, что итальянцев часто изображали как мафиози?

Д: Тогда это было редко. В смысле — до «Крестного отца», который как раз и пробудил интерес к таким вещам.

А: А что вы помните, как впервые посмотрели его?

Д: Испытал разочарование, потому что читал книгу. Книга, в которой рассказывалась целая история, была лучше двух фильмов и захватила меня. Но фильм и книга — это разные вещи. Я смотрел потом первую часть, и мне она намного больше понравилась, хотя до сего дня я больше люблю вторую и третью части.

А: Как и когда вы решили, что хотите писать сценарии к телефильмам?

Д: Когда учился в киношколе. Я хотел быть режиссером, и вот там я узнал, что у фильмов есть сценарий. Поступил в аспирантуру киношколы. Мне было 21–22 года или около того. Снять фильм, даже маленький, — дорогое удовольствие. А чтобы писать, тебе нужны лишь бумага и карандаш.

Перейти на страницу:

Все книги серии Киноstory

Похожие книги

99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее
99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее

Все мы в разной степени что-то знаем об искусстве, что-то слышали, что-то случайно заметили, а в чем-то глубоко убеждены с самого детства. Когда мы приходим в музей, то посредником между нами и искусством становится экскурсовод. Именно он может ответить здесь и сейчас на интересующий нас вопрос. Но иногда по той или иной причине ему не удается это сделать, да и не всегда мы решаемся о чем-то спросить.Алина Никонова – искусствовед и блогер – отвечает на вопросы, которые вы не решались задать:– почему Пикассо писал такие странные картины и что в них гениального?– как отличить хорошую картину от плохой?– сколько стоит все то, что находится в музеях?– есть ли в древнеегипетском искусстве что-то мистическое?– почему некоторые картины подвергаются нападению сумасшедших?– как понимать картины Сальвадора Дали, если они такие необычные?

Алина Викторовна Никонова , Алина Никонова

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Истина в кино
Истина в кино

Новая книга Егора Холмогорова посвящена современному российскому и зарубежному кино. Ее без преувеличения можно назвать гидом по лабиринтам сюжетных хитросплетений и сценическому мастерству многих нашумевших фильмов последних лет: от отечественных «Викинга» и «Матильды» до зарубежных «Игры престолов» и «Темной башни». Если представить, что кто-то долгое время провел в летаргическом сне, и теперь, очнувшись, мечтает познакомиться с новинками кинематографа, то лучшей книги для этого не найти. Да и те, кто не спал, с удовольствием освежат свою память, ведь количество фильмов, к которым обращается книга — более семи десятков.Но при этом автор выходит далеко за пределы сферы киноискусства, то погружаясь в глубины истории кино и просто истории — как русской, так и зарубежной, то взлетая мыслью к высотам международной политики, вплетая в единую канву своих рассуждений шпионские сериалы и убийство Скрипаля, гражданскую войну Севера и Юга США и противостояние Трампа и Клинтон, отмечая в российском и западном кинематографе новые веяния и старые язвы.Кино под пером Егора Холмогорова перестает быть иллюзионом и становится ключом к пониманию настоящего, прошлого и будущего.

Егор Станиславович Холмогоров

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» — сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора — вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» – сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора – вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Зотов , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение / Научно-популярная литература / Образование и наука