Читаем Клан Сопрано полностью

Мне нравится, когда искусство озадачивает, бросает вызов или разочаровывает. Мне нравится пытаться что-то интерпретировать, это меня развлекает. А вот чего я не люблю, так это однозначных диктовок: „Он мертв, конец дискуссии“. И когда мы обсуждаем сериалы о психологии, развитии, морали и других глубоких и сложных вещах, дискуссии никогда не заканчиваются.

А: Многие годы после выхода финала я был открытым сторонником группы, считающей, что Тони жив. Я приводил один за другим аргументы о том, что тайные убийцы, мстящие врагу, противоречат всем правилам организации сюжета этого сериала. В последнее время я начал склоняться к мнению, что Тони мертв.

Я подумал, например, что в зрителя по капле вливают ощущение паранойи — посредством рапидного монтажа, который Чейз использует в сцене наряду с кадрами, показывающими самого Тони. Возможно, это в конечном итоге должно погрузить нас в мысли Тони и заставить понять: „Это о том, что быть Тони Сопрано — жалкая участь: каждый день и каждую минуту ты должен думать о том, что человек, входящий в двери, возможно, пришел убить тебя“.

Однако все это существует вне текста, а не в нем. Гандольфини играет свою роль так, что Тони наслаждается спокойным вечером в кафе с Кармелой и детьми; и это касается даже его последнего взгляда, который мы видим после того, как звенит колокольчик, и перед тем, как экран становится черным.

Резкий переход в затемнение следует за словами Бакалы в серии „Домашнее кино Сопрано“, реакцией Сильвио на смерть Хаэрдо в „Пятой стадии“ и другими образами смерти. Я думал о посещении Тони „Хольстен“ в контексте предыдущих сцен, где он навещает Дженис, а потом Джуниора. В этих сценах камера переключается с Тони, глядящего в пространство, в которое он входит, на другую точку, где он уже прошел больше половины дистанции, разделяющей его с родственником, которого он пришел повидать.

М: Некоторое время уходит на физическое движение Тони в пространстве, но по музыке, которая не прерывается, мы этого не замечаем. Сцена кажется похожей на сновидение, и все случайные персонажи, вроде парня в пиджаке „Только для членов клуба“ и не одетых в форму скаутов, похожи на людей из музыкальных клипов 80-х годов.

Думаю, ты мог бы лучше обосновать, что Тони умер, если бы предположил, что еще до начала сцены он уже мертв.

А: Расстояние, которое он проходит, каждый раз сокращается, и, когда он достигает „Хольстена“, камера переходит с него, глядящего на ресторан, на него же, но уже сидящего за столиком внутри. И все это снято так, будто он видит сам себя — правда, он видит всю сцену сразу, словно он уже покинул свое тело и просто представляет, что могло бы происходить у смертных. Это лучше согласуется с версией „Тони мертв“.

Ответ „Тони жив“ никогда не казался мне полностью верным, и, когда Чейз написал статью об этой сцене для издания DGA Quarterly и сказал о хрупкости нашего земного существования[435], я смог улыбнуться и произнести: „Ага! Вот оно как! Сейчас я понял“.

М: Чейз — интуитивный писатель, не пытающийся послать сообщение людям или создать загадку, которую они должны решить. Он просто старается заставить зрителей что-то чувствовать и задавать вопросы самим себе.

И также легко заметить, что Чейз в последней сцене колеблется. И, быть может, ему что-то рассказал кот.

Он художник, отбирающий важное из противоречащих друг другу импульсов, в надежде оказать на зрителей более глубокое воздействие. И никакие куки-файлы здесь не помогут.

А: Но, гипотетически, все же что произошло после перехода в затемнение? Какая концовка интереснее? Неважно, видим мы ее или нет, но какая больше волнует нас и/или тематически подходит к заключению истории о клане Сопрано: внезапная смерть Тони или его дальнейшее существование?

М: Я считаю, интереснее, если он выжил. Думаю, это лучше соответствует циклической истории, показанной в сериале. У этого парня больше самосознания и чувствительности, чем у других людей в его сфере деятельности, но он все равно узник обстоятельств, а возможно, и своих генов, и он далек от просвещения. Вспомним телесериал „Безумцы“ (Mad Men): желая предсказать будущее, стоит заглянуть в прошлое. Если так, то Тони в основе своей останется тем же Тони — словоохотливым гангстером, который ставит свои интересы выше всего.

Но, если он умирает, то это тоже интересно, потому что, по законам жанра, такие фильмы должны учить: „Дети, нельзя совершать преступления“.

А: В тот день, когда умер Джеймс Гандольфини (внезапно и странно, так, что это вызвало в памяти все те темы, которые Чейз пытался затронуть в этой сцене), я написал, что „пусть Тони был ужасным человеком, но в этот шокирующий и страшный день мне становилось немного легче, если я представлял, что Тони все еще жив, выходит из своего внедорожника и идет в мясную лавку или приходит к доктору Мелфи на еще один сеанс психотерапии“.

Перейти на страницу:

Все книги серии Киноstory

Похожие книги

99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее
99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее

Все мы в разной степени что-то знаем об искусстве, что-то слышали, что-то случайно заметили, а в чем-то глубоко убеждены с самого детства. Когда мы приходим в музей, то посредником между нами и искусством становится экскурсовод. Именно он может ответить здесь и сейчас на интересующий нас вопрос. Но иногда по той или иной причине ему не удается это сделать, да и не всегда мы решаемся о чем-то спросить.Алина Никонова – искусствовед и блогер – отвечает на вопросы, которые вы не решались задать:– почему Пикассо писал такие странные картины и что в них гениального?– как отличить хорошую картину от плохой?– сколько стоит все то, что находится в музеях?– есть ли в древнеегипетском искусстве что-то мистическое?– почему некоторые картины подвергаются нападению сумасшедших?– как понимать картины Сальвадора Дали, если они такие необычные?

Алина Викторовна Никонова , Алина Никонова

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Истина в кино
Истина в кино

Новая книга Егора Холмогорова посвящена современному российскому и зарубежному кино. Ее без преувеличения можно назвать гидом по лабиринтам сюжетных хитросплетений и сценическому мастерству многих нашумевших фильмов последних лет: от отечественных «Викинга» и «Матильды» до зарубежных «Игры престолов» и «Темной башни». Если представить, что кто-то долгое время провел в летаргическом сне, и теперь, очнувшись, мечтает познакомиться с новинками кинематографа, то лучшей книги для этого не найти. Да и те, кто не спал, с удовольствием освежат свою память, ведь количество фильмов, к которым обращается книга — более семи десятков.Но при этом автор выходит далеко за пределы сферы киноискусства, то погружаясь в глубины истории кино и просто истории — как русской, так и зарубежной, то взлетая мыслью к высотам международной политики, вплетая в единую канву своих рассуждений шпионские сериалы и убийство Скрипаля, гражданскую войну Севера и Юга США и противостояние Трампа и Клинтон, отмечая в российском и западном кинематографе новые веяния и старые язвы.Кино под пером Егора Холмогорова перестает быть иллюзионом и становится ключом к пониманию настоящего, прошлого и будущего.

Егор Станиславович Холмогоров

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» — сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора — вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» – сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора – вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Зотов , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение / Научно-популярная литература / Образование и наука