Кланы в постсоветской Центральной Азии

Исходя из логики первого президента Узбекистан, единственным гарантом наведения порядка в постсоветских странах Центральной Азии стала персонифицированная центральная власть.

Критики доводов в пользу усиления центральной власти в сворачивании либерализации азиатских обществ не только ссылаются на «позитивный опыт» ее осуществления в восточноевропейских странах бывшего соцлагеря, но и утверждают, что правовой режим успешно функционирует и в условиях демократий Запада. Однако при этом ими не учитывается один неоспоримый факт – правовой порядок на Западе и уважение к закону формировались там, начиная с муниципальных революций XI–XII вв. и до середины XIX в., и являлись обязательным условием становления фундамента этой цивилизации – частной собственности.

О том, что право и закон не культурное достояние, а обязательное условие становления частной собственности, достаточно сказали представители австрийской экономической школы. Правовой режим, по их мнению, составляющий гарантию свободы и прав личности, не является культурным достоянием Запада, но есть результат абсолютизации института частной собственности. Австрийский экономист Людвиг фон Мизес по этому поводу писал: «Натуральная собственность не нуждается в признании других. Ее терпят фактически только до тех пор, пока нет силы, которая разрушит ее, и она не способна пережить момент, когда более сильный человек решит взять все себе. Созданная произвольной силой, она обречена всегда страшится более могущественной силы. Именно такое положение дел доктрина естественного права назвала войной против всех. Война прекращается, когда существующие отношения получают признание как нечто стоящее сохранения. Из насилия возникает право… Именно рационализму прежде всего мы обязаны нашими первыми знаниями о функциональной значимости правового порядка и государства… И потому не случайно, что именно в деле защиты собственности закон с наибольшей ясностью раскрывает свой характер миротворца»[148].

В силу исторических условий, а именно доминирования коллективных форм труда над индивидуальными, институт частной собственности в странах Центральной Азии в абсолютном виде не сложился. Семидесятилетний советский период еще в большей степени купировал процесс его генезиса. Не стали исключением в этой связи и постсоветские реформы. Приватизация в центральноазиатских республиках, осуществленная в угоду элитного меньшинства, практически полностью исключила полноценное формирование этого института (Россия в этом смысле не исключение).

Казахстанский правозащитник Е. Жовтис, выступая на ежегодной конференции обществ изучения Центральной Евразии (Central Eurasian Studies Society), организованной в октябре 2014 г. в Колумбийском университете в Нью-Йорке, сказал: «В современных обществах эволюция экономических и юридических основ частной собственности способствовала выработке представлений о личных правах и свободах. В постсоветских странах данный процесс не прижился»[149]. В 2018 г. Международное агентство Moody's Investors Service опубликовало доклад «Страны Центральной Азии: низкая интеграция в глобальную торговлю, устоявшиеся экономические модели», в котором отмечалось, что росту экономик этих стран препятствует «неконтролируемое вмешательство правительства в ключевые отрасли экономики», что купирует динамику частного сектора и приводит к стагнации в неэнергетических отраслях. Кроме того, действия частного сектора «ограничивают обременительная и непрозрачная системы регулирования бизнеса, почти полная незащищенность прав собственности, повсеместная коррупция и негибкое трудовое законодательство»[150].

Депривация частной собственности в республиках Центральной Азии не только не способствует генезису правового порядка, являющегося институциональной чертой либерализма, но и постоянно требует его замещения жесткой вертикалью власти. Особенно в условиях, когда прежние, выработанные в советский период аксиологические основания перестали работать.

Кстати заметить, по той же причине происходит «реинкарнация» обычного права, патриархальных институтов, активизация религиозного радикализм как механизмов, отчасти восполняющих недостаток публичных, «безличностных» организаций и практик, в том числе и прежде всего закона и права.

По мнению М. Ларуэля, представительные и судебные институты Центральной Азии не стали самостоятельными органами власти, «имитируя необходимый антураж легитимации квазисистемы разделения ветвей власти»[151].

О кланах постсоветской Центральной Азии как об одном из механизмов социальной организации, замещающих отсутствие правового порядка, пишет К. Коллинз, проводившая исследование, в том числе в Узбекистане: «Клановые “старейшины” и знатные люди управляют согласно местным традициям, нравам и нормам обычного права». Место и роль кланов как регулятора социальных отношений хорошо иллюстрируют данные, проведенные К. Коллинз, эмпирического исследования среди участников клановых сообществ.