Кланы в постсоветской Центральной Азии

Социальной опорой неформальной организации кланов и самым обширным ее слоем является масштабная территориальная и (или) родственная локализация, насчитывающая по оценкам западных политоогов от 2 до 3 тысяч человек[221].

Помимо религиозных, кровнородственных, земляческих мотивов групповую лояльность этого слоя клановой иерархии инициируют чисто «житейские» основания: возможность помощи в случае поиска работы, торгового места на базаре, доступа к образованию, получения кредита, гарантий в совершении хозяйственных сделок, обеспечении безопасности и даже нелегальной поддержки в ситуациях, связанных с противоправными поступками и т. д.[222]

Согласно массовому опросу, о котором упоминалось в предшествующем разделе, не более 5-10 % рядовых представителей клановых сообществ ориентируются в принадлежности своего паттерна к той или иной политической партии и могли точно назвать хотя бы двух депутатов парламента, хотя бы одного министра правительства и ведомство, которым таковой руководит. Такие итоги опроса говорят о низком уровне политизации основной массы участников клановых сообществ, что позволяет утверждать следующее: во-первых, в силу отсутствия четкой ориентации главной социальной основы (базиса) клана на определенную политическую установку (в случае наличия которой их вполне можно было бы отнести к массовым партиям), как и в момент ранней истории, их стержнем остается традиционное наполнение; во-вторых, традиционное содержание основного «социального» тела кланов постсоветской Центральной Азии способствует сохранению альтернативных политическим устремлениям возглавляющих кланы установок элитных групп; в-третьих, наличие в клановой структуре основной массы участников жизненных установок, аутентичных общественным, делает вероятной социализацию кланов в русле национальных особенностей, но все же демократической направленности; в-четвертых, низкая политизация основной массы клановых объединений, напротив, делает ее «легкой добычей» для политических манипуляторов, использующих родоплеменную, земляческую риторики для достижения своих планов и амбиций, переориентирующих нормативные символы и ценности в инструмент острого политического противостояния.

И хотя вектор социальной мобильности рядовых участников клановых объединений окончательно не определен, анализ их природного качества, обусловленного традиционными ценностями общинности и «народной» демократии и институционализации в формате «сетевой организации»[223] позволяет предположить наличие ее конструктивного потенциала. Об этом свидетельствуют и результаты опроса в республиках Центральной Азии, о котором уже говорилось. На вопрос: «В случае защиты каких интересов Вы смогли бы объединяться с другими людьми?» респонденты четырех республик ответили (в процентах к общему числу опрашиваемых) следующим образом.

Несмотря на то что процесс этногенеза и формирования единой культурной идентичности в странах постсоветской Азии на национальном уровне далеко не завершился (особенно в Таджикистане), и территориальные и родоплеменные отношения остаются важным фактором общественной консолидации, современная общественная практика позволяет утверждать, что социальная лояльность в этих республиках выходит за рамки кровнородственных или территориальных связей и обусловливает консолидацию социума в общегосударственном формате. В этот набирающий силу процесс конвергенции активно включаются не только элиты, стремящиеся прежде всего обеспечить контроль над национальным достоянием, но и рядовые граждане (в том числе участники клановых объединений), борющиеся за элементарные права на комфортные условия жизни. События января 2022 г. в Казахстане, инициируемые неблагополучным положением народа, являются самым красноречивым тому подтверждением.

2.5. Тенденции социально-политической эволюции кланов Центральной Азии

Устойчивость института кланов постсоветской Центральной Азии свидетельствует об их важной роли в организации социумов на местном уровне, особенно в эпоху перемен, когда происходит трансформация механизмов управления обществом. Их тесная связь с кровнородственными, культурными, религиозными устоями народов позволяет максимально полно использовать потенциал глубоко укорененных в этосе традиций связывающих преемственными отношениями поколения, территориальные локализации, этнические и культурные образования и элиты.

В отличие от механизмов социальной организации, привнесенных из западного опыта с «революцией 1990-х годов», традиционные скрепы клановой организации глубоко встроены в культурную «ткань» народов Центральной Азии и поэтому отличаются устойчивостью и жизнеспособностью.