«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Неопытные мыслители восемнадцатого века слишком необдуманно составили себе представление, что будто бы все несправедливое характеризуется тем, что его нельзя мыслить как общее правило. Если бы это было действительно так, то человечеству не стоило бы заботиться о своем благополучии и о своей судьбе. В конце концов, общность правила всегда привела бы все в норму, если бы даже где-нибудь обнаруживались частичные преступные его нарушения. До преступного режима, даже только до отчасти общего культа преступления дело не могло бы дойти, если бы оно шло согласно с такой близорукой мудростью в воззрениях на мир и право.

Конечно, мы также не допускаем, чтобы обобщение того, что мы назвали режимом преступников и в чем мы убедились новыми наблюдениями, всегда могло быть полностью проведено. Но мы твердо стоим на том, что подобный режим, т. е. господство заинтересованных кругов, задающих тон, а при неопытности их и над этими кругами, не только может иметь место, но и фактически существует. Публика, поскольку она вообще позволяет задавать ей тон, непроизвольно подпадает влиянию преступного режима и вынуждена вдыхать отравленный преступлением воздух. Преступный цех заботится о том, чтобы его способ понимания вещей, его заявление о праве на преступление были перенесены на более общий род понимания и чувства каким бы то ни было контрабандным или открыто-наглым способом.

2. Чтобы не впасть в заблуждение и не соединить в одно то, что надо существенно различать, следует отличать политику, которая хватается за преступление просто как за средство к цели, от той обыденной преступности, которая пользуется политикой, политическими учреждениями и обстоятельствами для достижения самых пошлых преступных целей. Последняя комбинация и открывает вершинный пункт преступного режима. Если, например, законодательная махинация служит к тому, чтобы дать средства к грабежу и воровству или присвоению путем обмана, то такие проступки не являются уже просто политическими преступлениями; они должны быть признаны общими преступлениями, учиненными путем злоупотребления политическими функциями. Здесь мы имеем нечто, похожее на то, как если бы кто-нибудь использовал свое служебное положение для учинения воровства, например из доверенной ему кассы.

Самые разнообразные обыденные преступления вроде убийства могут пускаться в дело сообразно с каким-либо должностным положением или с изобретенными для такой цели конъюнктурами. Худшее в этом роде – злоупотребление судебной властью. Именно здесь преступление наиболее глубоко противоречит задаче самой функции. Кассир, обворовывающий доверенную ему кассу, еще не такой прирожденный преступник, как судья, например военный судья, осуществляющий свое личное намерение убить в форме несправедливого смертного приговора. Старый случай децемвиров с Виргинией принадлежит к этой же категории. Здесь приговорили к лишению свободы с целью принудить к половому сношению.

Но мы не будем останавливаться на античных преступлениях. Тогда были отдельные из ряда вон выходящие случаи; теперь мы имеем в виду целую систему и режим. В особенности ясно видно в этом отношении мошенническое присвоение государственной казны путем создания излишних должностных мест, но воров здесь далеко нелегко поймать. Во французском бюджете эта надувательская, обворовывающая государство система очень развита и в то же время крайне бесцеремонна. Всякие чиновники созданы, всякие места назначены для того только, чтобы лучше пристроить к казенному пирогу известные группы и отдельных лиц. Здесь вовсе не потребности государства и общества имеются в виду, а только растущая с увеличением населения потребность пристраивать лиц, ожидающих должностных вакансий, чтобы поглощать деньги за никому не нужную службу. Нуждающиеся в сбыте поставщики, в особенности поставщики плохих товаров, заставляют тоже позаботиться о себе, хотя в этом случае чаще дело идет не законодательным путем, а путем злоупотребления властью.

Такими примерами режим лишь характеризуется, но не исчерпывается – в особенности в своих менее доступных, скрытых пружинах. Обычный характер преступника похож на характер хищного зверя: раз он налицо, он становится неотъемлемой частью индивидуума, а очень часто и его отродья; он не изменяет себе ни в каком направлении. Он проявляется даже без всякой нужды, прямо как у волка, который по простой естественной привычке и прирожденной страсти к убийству задирает в хлеву всякую овцу, которую находит там. Злобный тип собаки ведет себя так же, несмотря на всю культуру и дрессировку, хотя бы в остальном последняя и привилась.