«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

2. Однако указанное добавочное уравнивание сил является только переходной стадией и взятое само по себе есть нечто несовершенное. Оно только обобщает вооруженный режим, тогда как более благородная цель состоит в том, чтобы совершенно уничтожить состояние борьбы. Так как одна часть человечества состоит из дерущихся зверей, то и другая часть его должна стать в ту же позицию и сама до известной степени превратиться в дерущегося зверя. Это, конечно, порча личных качеств, хотя и неизбежная; по меньшей же мере, это примесь к хорошим качествам чего-то неподходящего. Гораздо более счастливо было бы общее состояние, если бы существовали только такие люди, которые по задаткам своим, по настроению и воспитанию всегда думали бы только о хорошем и никому не наносили обид. Если выхватить отдельные отборные личности и представить их себе в обобщении, так чтобы всюду было налицо только равное и подобное, то получится картина такого общества, где устранены все нарушения, происходящие от хищничества и вообще от намеренной несправедливости. Порядок в таком обществе был бы прямо противоположный существующему. Борьба с насилием и особенные предохранительные меры против него, как правило, отпали бы. Лишь против случайных, исключительных нарушений требовалось бы еще оставить некоторые полицейские меры. И уголовная юридическая практика была бы очень ограничена; даже гражданская юстиция имела бы место лишь в случаях, которые происходили бы от простых ошибок и от искреннего заблуждения.

Такое необыкновенное состояние, конечно, ныне нигде не существует; выражаясь обычным языком, оно – нечто совершенно утопическое. Только в критическом смысле слова, как мы его употребляем здесь для современного строя мыслей, утопия есть нечто не только правомочное, но является даже идейной необходимостью. Отнестись к ней в таком её значении презрительно, и пожелать покончить с ней значило бы просто вообще распроститься с идеалом и отказаться от него на будущее время. Будущее же рассчитывает не только на столетия или даже тысячелетия; нужно считаться с несравненно более продолжительными промежутками времени, а что касается образования видов существ, то здесь вполне уместны расчеты с геологическими мерами времени.

Фантастические утопии – только недодуманные предшественницы утопий критических. Первые строятся из ненадлежащих материалов. Они желали из материала хищнического мира построить нечто прямо гармоничное и очутились поэтому в очевидном противоречии с логикой фактов. Мы же, напротив, нимало не стремимся работать с таким негодным материалом. Сначала должно исчезнуть весьма многое из материалов и личностей, т. е. многое должно быть искоренено и уничтожено, прежде чем «нигде» сможет превратиться, по крайней мере, в предварительное «где-то». И тогда опять станет лишь вопросом времени более широкое обобщение.

В таком смысле утопия не есть что-то недостижимое; только в обычном смысле утопическое осталось бы чем-то, вечно далеким от какого бы то ни было осуществления; но такие утопии следовало бы тогда назвать уже, в соответствии со смыслом понятия, ухрониями. Чего до сих пор не только нигде не было или нет, что является фантастической картиной вещей, невозможных ни в какое время и ни при каких обстоятельствах, то надо назвать ухронией; и подобного немало скрывалось в имевшихся до сих пор утопиях. Однако выбор названия, несмотря на всю фантастику, нужно приписать верному чутью и инстинкту. Не враги всякого идеала изобрели выражение «утопия» – оно происходит от родоначальников и защитников идеалов. Поэтому ввиду все усиливающейся притупленности, которая не возбуждается уже ничем, было бы весьма уместно и по отношению к понятию об утопии держаться критически и осмотрительные, но далеко проникающие взором концепции отличать от произвольных или даже сумасбродных фантазий.