«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Если мы говорим о хищничестве, то мы думаем, как о сопринадлежности его, не только о властолюбивом похищении свободы, но вообще о всякой обиде и оскорблении, которые не воздают каждому того, что ему принадлежит. С общей точки зрения хищничеством является всякий несправедливый поступок, который если и не может быть внесен прямо в рубрику хищения, все-таки должен быть поставлен рядом с ним, как нечто родственное. Значит, политика, в преобладающем её содержании, была и осталась делом несправедливости. Даже то, что в рамках её испорченности было только сносно, весит все же не слишком много, если сравнить это немногое со всей суммой зла, причиненного и причиняемого политикой до сих пор. Для людей, чутких к добру, политика всегда была чем-то отвратительным и больше всего там, где рядом со злой волей она обнаруживала еще дефект или вырождение интеллектуальности.

С какой скудной дозой ума можно править миром – этой старой, но отнюдь не изжитой еще сущности дела дал классическое выражение в эпоху Тридцатилетней войны шведский канцлер Оксеншерна в своем совете, обращенном к сыну. Конечно, было бы сильнее и для настоящего времени более подходяще, вместо малой дозы ума, говорить прямо об отсутствии всякого ума, которое обнаруживалось и обнаруживается в мире со стороны правящих.

Какой скудной мерой самых обыкновенных знаний не подчиняли только мир своей власти властолюбие и хищничество! Средства, приложенные для этой цели, в обоих случаях были явно одинакового происхождения; не было недостатка также и в сочетании того и другого стремления. В обоих направлениях действует и основывает свое царство одно и то же хищное чувство. Обман и ограбление человека человеком фактически были девизом истории. В действительной, материальной или духовной политике это видно на каждом шагу; но и уродливые учения, которые шли навстречу практической политике, обнаружили в своих помыслах ту же самую сущность.

4. Едва ли стоит еще говорить что-нибудь о тех заурядных прислужниках политики, которые своими учениями прислуживались и прислуживаются к ней за соответственную мзду. Такая служба разумеется сама собой. Рабу доктрины нечего прославлять и прикрашивать, кроме хозяйства господ, в котором он, подобно скоту, является частью инвентаря. Противоположностью этому сорту людей были, в исключительных случаях, более свободные личности, которые действительно верили, что политика может быть оправдана и превращена в пристойную для человеческой природы систему. Эти исключительные личности не были личностями особенно хорошего настроения; но они выдавались своими интеллектуальными преимуществами и, кроме того, стремлением произвести нечто действительно солидное. В новейшие столетия среди таких лиц особенно выдвинулись Макиавелли и Гоббс. Последний рассматривал человека преимущественно со стороны его животной грубости. Он был родоначальником крылатого выражения о войне всех против всех. Чтобы избежать такой войны, должна быть налицо власть, в специально гоббсовском смысле – король, который своим посредничеством не допускал бы до междоусобной войны внутри государства. Эта гоббсова конструкция считалась выведенной из естественного права.

На английской почве такая конструкция не была лишена опоры. Эгоизм англичан, давший начало достойному его джингоизму, в течение вековой внутренней работы дал, конечно, довольно разнообразных примеров взаимных нападений. В известной мере гоббсово положение не лишено верных частностей. Всякий род неурегулированной конкуренции, и притом именно в хозяйственной области, доставляет подтверждающие это положение примеры и схемы. Но только фактическая сущность человеческих дел не позволяет разделаться с собой так грубо и просто. Гоббс был не только учителем деспотии, но и приватным учителем деспота. Хоть он и был, в смысле общего мировоззрения, человеком просвещенным и ненавидел попов, однако даже в делах духа и веры высказывался за государственный деспотизм. И это опять-таки согласовалось с фривольными и лишенными веры понятиями двора. Попы и лицемеры были в лагере английских революционеров, а потому и с этой стороны делается ясной свойственная Гоббсу игра противоречий, в которых он увяз со своим двойственным взглядом на вещи.

Ум Макиавелли, другого важнейшего теоретика политики, был более тонко одарен, и этот флорентинец должен считаться почти единственным умным представителем специфической дипломатической политики. Он мыслил о человеке менее грубо, но еще гораздо хуже, чем позднее мыслил упомянутый англичанин. Он исходил прямо из моральной дрянности человека и думал, что эту дрянность нужно третировать её же дрянными средствами. Целью его вовсе не было обуздание дрянности – об этом он нимало не думал; он хотел только показать государю пути, какими он мог бы укрепить и расширить свою власть. В качестве некоторой прикрасы, флорентинец прибавлял к этому цель объединения растерзанной Италии – цель, достижения которой надо добиваться всеми средствами и ценой уничтожения всяческой свободы.