«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Только там, где Бокль отрицательно относится к правительствам, достигает он правильных объяснений и верных результатов. Важнейшим примером этого служит его меткая критика влияния на литературу Людовика XIV. По справедливости отвергает историк культуры всякое государственное и придворное занятие, благодаря которому писатель унижается до степени более или менее официозного государственного автора. Уже академизирование в подобных вещах внушает ему, как и следует, отвращение. И действительно, привлечение ко двору или даже только академическое вовлечение в сферу государства умственных и литературных течений, особенно же беллетристики, оказывается политической язвой: оно действует именно как язва на охваченную им область. Раньше или позже такие придворные и государственные литературы обнаруживают всю свою пустоту и хилость.

Судьба французской литературы уже исполнилась. Где и что теперь её, так называемые, великие трагики? В трагикомическом смысле они сами были мусором и обломками не только мертвого прошлого, но даже такого прошлого, которое вовсе и не жило в серьезном смысле слова. Что у французов уже давно закончено, то у немцев еще должно быть надлежащим образом выполнено. И у немцев литература, объявленная классической, была придворной, да притом еще при малых дворах. Суд над ней в совершенно достаточной мере выполнен моими исследованиями о Шиллере и Гете. В настоящем же рассуждении нужно указать на то, что политика, какой бы неполитической она ни прикидывалась, всюду и всегда проявляла себя в литературе отравой, и особенно это было в литературе национальной.

Где бы мы ни наблюдали фактическую политику самых различных эпох, всюду находим мы, что не только она сама была дурным элементом; даже все, что вовлекалось в политику или только соприкасалось с ней, подвергалось порче или, по меньшей мере, изменялось к худшему. Отвратительное впечатление, которое производит такое положение дела, только тогда достигнет полной своей меры, когда мы критически проследим современные политические течения вплоть до их главных специальных форм и убедимся, что вместе с общей политикой ни одно из её частных разветвлений не свободно от значительной дозы хищничества и несправедливости. Некоторые частные формы политики обнаруживают полную меру низости, заложенной уже в самой вещи, но воплощающейся осязательным образом только в этих отдельных формах.

На внешнюю политику, как на наиболее разнузданную и потому наиболее характерную ветвь политики вообще, мы уже достаточно обращали внимание, хотя бы лишь вскользь. Здесь обман и разбой прямо бросаются в глаза. Римское государство, ограбившее свободу всего доступного в те времена мира, еще и ныне служит классическим образцом политики господства. Новые народы прибавили к этому только свою отвратительную колониальную политику. В последнем пункте, в дурном обращении с более слабыми расами они превзошли все, что когда-либо было. Их хищная алчность создала в этом направлении такие памятники, которые заставят еще долго жить память о позорных и бесстыдных деяниях. Индия британского царства стала для мира классическим, главным примером гнусности подобного рода. Разрушить собственную индустрию народов, чтобы освободить место для английских товаров, а затем вскормить в захваченных ими странах набобов, чтобы последние могли возвратиться домой в свои разбойничьи логовища упитанные награбленным богатством, – таков образцовый пример, данный Англией, пример, которому прочие народы более или менее подражали или собираются подражать.

Как возникли все мировые царства? Конечно, только при помощи грабежа со стороны завоевателей, путем ограбления свободы, источников существования и имущества других народов! Этой темой, исчерпанной нами уже почти до тривиальности, мы не станем опять заниматься подробно, но, конечно, при всяком удобном случае будем настойчиво напоминать об истине, связанной с этой темой. Слишком привыкли все жить среди всё расширяющихся мировых царств и колоссальных государств, чтобы не являлось повода вновь и вновь проанализировать то безобразие, которое прямо лезет в глаза в сотнях и тысячах примеров, и поучиться оценивать это безобразие во всех его отвратительных чертах.

Что представляют собой подобные колоссальные царства, как не признак слабости угнетенной ими части мира? Человечество кажется невыразимо ничтожным и обиженным природой, когда взвесишь, что оно повсюду было добычей таких политических плезиозавров. Его единственная надежда должна состоять в том, что оно, пережив так называемых допотопных чудовищ, так же оставит за собой и государственных монстров, и погребет их под их же развалинами, а остатки от разрушения превратить когда-нибудь в плодородную почву. Мы уже и теперь можем найти нравственное утешение в чудовищной и слабой конституции этих монстров, которая уже довольно часто трещит по всем швам и сама невольно возвещает о своем будущем распаде.