«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Если не считать некоторых союзов по взаимным сношениям, вроде международных почтовых конвенций, то в так называемом международном праве окажется мало чего полезного; лучше сказать, там окажутся только обычаи и постановления, которые служат для загородок и для взаимного ограничения. То, что в противоположность праву войны называют правом мира, не только стояло всегда на втором плане, но содержит преимущественно лишь враждебные взаимные ограничения, а именно те, которые и без войны служат своекорыстным интересам наций. Сюда относится прежде всего взаимная конкуренции народов в торговле и если она гарантирует себе где-нибудь открытые двери и открытые порты, то делает это большей частью на счет кого-нибудь третьего, который и должен платить, как объект более слабый. Вообще, алчность к грабежу и разделу владений ослабевших народностей является характерным свойством государственной и национальной справедливости. Она выглядит в новейшие времена почти еще хуже, чем грабеж колоний и некоторое порабощение аборигенов колониальных областей.

Нападать на слабые народы, вырывать, так сказать, куски из их тела, частью теснить, частью уничтожать те племена, которые восстают против «чужестранных дьяволов», – вот отдельные черты, выдающие весь тот дух, который до сих пор жил главным образом в международном праве. Поэтому нужно соблюдать большую осторожность в признании кажущихся улучшений в этой области, по крайней мере что касается мотивов. Например, собственно выжигания и известные грабежи городов не принадлежат уже больше к обычаям международного права культурных стран. Однако ведь реквизиции и сравнительно урегулированные, на деньги переведенные контрибуции не только достаточно заменяют прежнее зло, но в некотором смысле являются даже более сильными средствами вымогательства. Итак, при ближайшем рассмотрении различия здесь оказываются лишь формальными.

В самом благоприятном случае отдельный солдат более держится в границах дисциплины; но за то, что он уходит с пустыми руками, получает военный фиск, ибо оплачивается каждая более или менее продолжительная остановка на месте. Да и здесь даже нельзя принимать вещи в буквальном их смысле и, например, предполагать, что и на деле все случается так, как должно было случиться по предписаниям или как предполагалось по конвенциональным объявлениям и положениям. Даже в самых дисциплинированных армиях бывает слишком много отдельных элементов, которые частным образом воруют и грабят, где только представится им удобный случай схватить что-нибудь и тайно утащить с собой. Война в понимании масс всегда остается войной.

4. В одном-единственном пункте имеется несомненное изменение к лучшему; но оно вышло не из права войны, а навязано этому праву общим состоянием нравственности и права. Указанное несомненно ясное улучшение состоит в том, что в противоположность древним, пленных уже не продают в рабство. Этот богатый источник дохода питал, например, и первого галльского Цезаря в весьма изобильном размере, отвечавшем его колоссальным личным долгам. Такой доход, наконец-то, совершенно иссяк. Но случилось это не потому, что война сама по себе гуманизировалась, но потому главным образом, что после уничтожения рабства уже не стало возможности, продажи в рабство.

Однако нельзя ставить в счет добровольному гуманному стремлению или религиозным влияниям даже и этой заслуги уничтожения настоящего полного рабства, при котором личность, как таковая, по произволу продавалась, наследовалась или как-нибудь иначе передавалась в собственность, подобно всякой вещи, а не только как в Средние века – вместе с землей. Экономические отношения уже в древности оформились так, что личные освобождения на волю, как выгодные, увеличивались в числе и были даже частыми. От самостоятельного распоряжения частью состояния, специально отделенной к формальному отпущению на волю был лишь один шаг. Довольно часто было в интересах самого господина, вместо того чтобы содержать раба, и без того ставшего самостоятельным, сделаться патроном вольноотпущенника. Таким путем господин мог еще больше обязать вольноотпущенника, сделав его смелее и надежнее в порученных ему делах.