Клаудиа, или Дети Испании

Но Мануэль понимал, что между ними бездна, которую ему не перепрыгнуть, даже несмотря на всю его великую мужскую силу.

И все чаще он замечал, что Женевьева смотрит на него уже не с насмешкой, а с каким-то глубоко затаенным сожалением, почти с болью. К сожалению, то, что творилось теперь в стране, также отнюдь не способствовало улучшению ее положения. Дон Мануэль сделал отчаянное усилие над собой и пошел на переговоры с Бонапартом о разделе Португалии. Казалось, переговоры прошли удачно, но французская сторона до сих пор молчала и потихоньку наводняла войсками Испанию, нигде не встречая даже намека на сопротивление. Годой еще пытался подтолкнуть к принятию хотя бы какого-нибудь решения Государственный совет, но все его попытки заканчивались ничем.

Приближался двадцать четвертый день рождения Женевьевы, и, помимо драгоценностей, валансьенских кружев и книг, Мануэль откровенно спросил ее, чего бы ей хотелось получить в этот мартовский день. Втайне он надеялся преподнести ей в подарок достижения своей тайной дипломатии и тем самым не только доказать свою любовь, но и продемонстрировать собственную политическую состоятельность.

— Может, съездим на Калье де Десенганьо? Я уже справлялся: у Фраголо появились новые духи, ликеры времен Людовика Четырнадцатого и, главное, редчайшие китайские табакерки, знаешь, такие черного лака…

— Ах, Мануэлито, больше всего мне хотелось бы свободы. Я хочу прожить этот день так, как мне захочется. А от тебя я попрошу только одного: пригласи Игнасио, я давно обещала ему верховую прогулку.

Мануэль удивился, но промолчал, заметив лишь, что весеннее равноденствие в этом году падает на начало предпасхального поста, и потому любые праздники будут запрещены.

— Впрочем, это не мешает тебе, тем более, что и церковь это одобряет, перенести все на несколько дней раньше, например, на восемнадцатое. Ведь это как раз воскресенье.

— Хорошо.

Утром того дня зарядил мелкий нудный дождь, и все — дома, одежда, деревья и дороги — вмиг пропиталось тяжелой влагой. Однако, как только приехал Игнасио, Женевьева переоделась в амазонку, и они вместе с мальчиком отправились в королевские конюшни выбирать лошадей.

— Давай съездим в Толедо, — предложила Клаудиа. — Я там никогда еще не была, а до него отсюда — рукой подать — всего лиг десять.

— Отлично, но, знаешь, давай поедем по правому берегу, потому что, когда утром я ехал через город, на улицах было полно какого-то подозрительного народа. Я ни разу не видел в этой дыре такого количества торговцев и ремесленников.

— Так ведь сейчас последние дни перед постом — вот они и собираются.

Игнасио, казалось, успокоился, но они все же переправились на тот берег и поехали крупной рысью вдоль Тахо. Оба молчали, с Игнасио было легко молчать. Дождь кончился, но над водой стоял синеватый туман, окутывавший все в сказочное покрывало. Как непохоже было это хмурое утро на то, когда она впервые ехала на Мансанарес в день святого Исидора! Прошло всего восемь лет, но если тогда все горело жаром мечты, то теперь холодная морось ложилась не только на лицо и платье, но и на душу. Чего она добилась за эти годы? Только спокойной, сытой, полной роскоши жизни? А потеряла? О, неужели потеряла она гораздо больше?! Веру в любовь, надежду на возрождение Испании, юность, мечту найти отца, Педро… Последние годы она видела его редко, но даже и в эти короткие мгновения не могла перемолвиться с ним и словом. Разумеется, Хуан немало говорил о нем, но и сам Хуан стал совсем другим — жестким волевым военным, которому не было дела до чьих-нибудь душевных переживаний. Даже герцогиня Осуна по смерти маркиза Пеньяфеля замкнулась и месяцами жила в Кадисе, пресыщенная и уставшая от неизменяющегося мира.

Клаудиа горько усмехнулась и искоса посмотрела на ехавшего рядом с ней мальчика. Ах, если бы тогда родился ее брат! Вот с кем она могла бы быть теперь откровенна!

Клаудиа прикусила губу, вспомнив тот апрельский день, что развеял ее мечты о брате. А ведь Игнасио родился всего лишь на два дня позднее! — вдруг пронзила ее неожиданная мысль, и Клаудиа сказала:

— У меня в детстве умер маленький брат, то есть просто не выжил в родах, и я до сих пор порой представляю его себе живым, говорю с ним, что-то рассказываю… И если ты не против, давай я буду считать братом тебя. Тем более, даже твой отец говорит, что мы ужасно похожи!

— Но ты больше не любишь моего отца, — отвернувшись, ответил Игнасио, дернув поводья. Рука Клаудии упала, и дальше лошади побежали уже врозь.

Но до Толедо в этот день им было не суждено добраться: дождь, как казалось поначалу, кончавшийся, полил с удвоенной силой, и они были вынуждены вернуться. На обратном пути оба снова молчали. «Вот чем заканчивается желание свободы — стоило единственный раз сказать то, что было у меня на душе, и даже ребенок отвернулся…» — горько подумала Клаудиа.

На мосту происходило уже настоящее столпотворение, и вид насупившихся мрачных людей крайне не понравился девушке. Но, перебравшись в город, она вдруг вспомнила, что сегодня похороны сардинки[129], и немного успокоилась.