Клаудиа, или Дети Испании

Спустя несколько недель жизнь в столице возвратилась в свою колею, будто бы ничего и не происходило ни в отдаленных комнатах Прадо, ни в пышном зале Совета Кастилии. Карлос, согласившись с просьбами Марии Луизы, простил первенца, высказав надежду, что тот докажет свое искреннее раскаяние примерным поведением и послушанием, и вернул ему титул принца Астурийского. Никто не воспринял всерьез требования королевского прокурора о смертной казни Эскоикису и герцогу Уруэнье, а также применения всевозможных жестких мер к челяди — и вскоре всех простили окончательно и бесповоротно. Правда, на всякий случай осторожный Карлос все-таки сослал Уруэнью в Африку, а Эскоикиса в монастырь.

Когда Мануэль передал все эти последние новости Жанлис, та печально вздохнула и произнесла загадочную фразу:

— Бедный король, он сам себе подписал отставку.

И как Годой ни добивался от нее объяснений этого странного заключения, девушка лишь отворачивалась и печально смотрела куда-то мимо своего покровителя.

Но вскоре он и сам понял все то, о чем молчала умница Жанлис. К марту следующего года под видом подготовки вторжения в Португалию Наполеон беспрепятственно оккупировал несколько областей Испании, и корпус Мюрата, великого герцога Берга и шурина императора, стоял уже у ворот Мадрида. Всем стало ясно, что французский император собирается аннексировать весь Пиренейский полуостров.

Годой, все еще веривший в силу своего тайного соглашения с Бонапартом, на заседании Государственного совета в присутствии короля и принца Астурийского, предложил королевской чете бежать через пока еще свободную Севилью в Америку и отсидеться там до тех пор, пока инфант, возглавив королевскую гвардию, не отстоит независимость их родины.

Фердинанд горячо поддержал Годоя, даже назвав его лично истинным другом монархии — однако совет разошелся, не приняв окончательного решения.

Мануэль решил подождать развития событий, Фердинанд же, напротив, начал действовать. К вечеру в его кабинете опять появился Эскоикис.

— Итак, святой отец, вы оказались абсолютно правы, посоветовав мне срочно раскаяться. Как только я оказался на свободе, дело сразу пошло на лад, и вот Наполеон уже у ворот Мадрида, — после первых приветствий и благословения, сразу же приступил к делу принц. — Теперь осталось завершить последний акт драмы и… finita la сomedia. Для этого вы должны тотчас же оповестить верных нам людей, что Годой предатель, и этой же ночью мы должны окончательно низвергнуть его…

Глава одиннадцатая. Аранхуэс

Южная резиденция королей, расположенная неподалеку от того места, где Харама сливается с Тахо, всю зиму простояла почти пустой. Карлос не любил ее за то, что там водилось мало дичи, а королева — за присутствие рядом Аламеды, поместья герцогини Осуны, всегда коловшее ей глаза своей изысканностью. И потому, даже несмотря на то, что теперь в Аранхуэсе часто жил Годой, Мария Луиза появлялась там редко.

Зато сам Мануэль с удовольствием проводил там время, предаваясь, в основном, чтению и возне с маленькой дочкой, которую родила ему графиня Чинчон. К счастью, сама она, будучи вновь беременной, не выходила со своей половины. Иногда приезжала Пепа с мальчиками, но теперь она чаще держалась отчужденно и сухо, смотрела куда-то поверх его головы и постоянно оглядывалась, словно ожидая чего-то и в то же время боясь увидеть. Игнасильо исполнилось уже четырнадцать, он был весел, строен, красив, умен, дьявольски образован, но нездешний огонь, нередко вспыхивавший в его глазах, пугал Мануэля. К тому же, мальчик почти не интересовался ни оружием, ни лошадьми, а заводил с отцом какие-то странные разговоры о мировом разуме, судьбах народов и тому подобной ерунде. Это тоже огорчало Мануэля, желавшего видеть сына блестящим военным.

Но самой непереносимой тяжестью легли на его плечи в эту бесснежную зиму его отношения с Женевьевой. Как человек, живущий настоящим, а не прошлым или будущим, Мануэль постарался напрочь вычеркнуть из памяти те слова, что она бросила ему в лицо в день злосчастной корриды. Это отнюдь не означало, что он не понял и не обдумал их — напротив, он много размышлял над причиной такого непонятного отношения к себе и пришел к выводу, что все дело в вынужденном уединении Женевьевы. Конечно, ему следовало больше вывозить ее, наплевав на всяких кардиналов и прочие толки. Надо было добиться признания девочки при дворе и заставить всех видеть в ней не его содержанку, а соперницу самой королевы, подобно Альбе. Но исправить эти ошибки теперь было практически невозможно, а раз так, то самое лучшее — забыть услышанное однажды и сделать вид, что ничего не произошло. Женевьева нужна ему, как ни одна другая женщина, и она сама сказала, что останется с ним несмотря ни на что.

Он перевез ее из Мадрида в Аранхуэс, где царила большая свобода, где рядом была ее любимая Осуна, где они жили как муж с женой, словно и не существовало никаких Чинчон и Пепы. И, как ни странно, отношения их внешне стали гораздо лучше, не стало ни ссор, ни размолвок, ни упреков…