Клаудиа, или Дети Испании

Узнав об исчезновении Арандано, граф Аланхэ нисколько не удивился, хотя и несколько разочаровался. Именно от него и можно было узнать, вероятно, самые интересные подробности. Впрочем, весь этот кукольный заговор мало интересовал дона Гарсию, понимавшего, что заговоры делаются не так и не такими людьми. «Боже мой, несчастная страна, где даже мятеж не умеют устроить как следует!» — вздохнул он, и тем самым положил конец своим размышлениям о случившемся. Однако, когда спустя несколько дней он получил приглашение на Леганитос, в библиотеку графини Осуны, где она теперь проводила большую часть времени, то с удовольствием принял его.

Осуна, постаревшая и теперь со смертью Альбы и откровенной старостью королевы уже не скрывавшая своих лет, встретила его в огромном зале, где стены от пола до потолка были уставлены книгами.

— Я полагал, что вы увлекаетесь лишь книгами из index expurgatorius[125], донья Мария Хосефа, — улыбнулся Аланхэ, и улыбка, так редко трогавшая бледные губы, сделала его лицо совсем юным.

— Отчего же, граф? Есть много и других довольно интересных вещей. Вот, например, не хотите ли послушать одну презабавную сайнете[126], которую мне совсем недавно доставили из королевского дворца.

— Из дворца? — усмехнулся Аланхэ. — И там нынче еще увлекаются театром?

— Именно сейчас! Так садитесь, я сама прочту вам.

И Аланхэ покорно утонул в глубоком кожаном кресле. Бойкая пьеска выводила на сцену некое семейство доньи Фелипы, дона Диего и их сына дона Агустино, а, кроме того, там еще действовали красавец дон Нуньо и принцесса, на которой собирались женить сына — донья Петра. Сюжет же заключался в том, что донья Фелипа высказывала различные замечания, а ей на все давались остроумные ответы, целью которых было изобличение в ее глазах красавца дона Нуньо. В выражениях автор явно не стеснялся, и к концу пьесы дон Агустин наотрез отказывался жениться на донье Петре, свояченице красавца.

— Забавно. Я первый бы начал аплодировать такой сайнете на сцене. Но меня как человека военного интересует другое: действительно ли в этой истории замешан Наполеон?

Осуна сняла очки в тонкой серебряной оправе.

— Думаю, что да, дон Гарсия. Иначе этот сумасшедший не рискнул бы писать ни сайнете, ни еще один прелюбопытный документ в роде сказания, в котором королевская чета и Годой обозначены готскими именами: Леогвильд, Госвинда и Сисберт, а сам инфант в роли святого Эрменегильда объявляет, что на головы всех троих скоро обрушится гроза, а не то и что-нибудь похуже.

— Как я вижу, Фердинанд неплохо образован.

— Боюсь, он читал даже слишком много романов.

— Но это все баловство, герцогиня — а где серьезные улики?

— Кто бывает в Прадо каждый день, дон Гарсия — я или вы?

— Я не слушаю досужих разговоров и не вхож к Годою. Кстати, зато от него не отходит один из ваших старых протеже, прибывших с маленькой француженкой.

— Высокий красавец, вынырнувший из небытия?

— Нет, другой.

— А! Так он?..

— Сделал блестящую для простолюдина карьеру.

— А первый?

Аланхэ опустил матово-молочные веки.

— К сожалению, опять пропал. Так что же улики?

— В бумагах принца найден доклад королю, где в резком тоне осуждаются две жены Годоя, его распутство, его торговля должностями, пенсиями и пребендами[127]. Кроме того, требование посадить в тюрьму несчастную Пепу с детьми, низложить самого князя и конфисковать его имущество.

— В чью же пользу?

Но вопрос графа остался без ответа.

— Еще раскрыт шифр, при помощи которого инфант вел переписку с Эскоикисом.

— И это все?

— Для Совета Кастилии достаточно. Впрочем, есть самое неприятное: декрет принца о назначении Инфантадо главнокомандующим морскими и сухопутными войсками, причем начинается он так: «Поелику Богу было угодно призвать к себе душу короля, нашего родителя…» ну, и в том же духе.

— Я не верю, что это ничтожество могло решиться…

— Я думаю, его слишком долго держали за ребенка, и потому весь этот смехотворный заговор тоже больше похож на игры подростка.

— Вероятно, с вами не согласятся ни король, ни, тем более, Годой…

Аланхэ пробыл у герцогини до позднего вечера, и только возвращаясь в казармы по хрустким от неожиданно раннего мороза улицам, признался себе, что так долго разговаривал с Осуной в большей степени лишь потому, что надеялся услышать от нее хотя бы что-нибудь о Женевьеве де Салиньи. Причем, услышать что-нибудь хорошее, но о ней во весь вечер не было сказано герцогиней ни слова.

* * *